Певец понял, что доктору не с кем поговорить. Монолог шел без пауз.
— В общем, мы его подлечили, суицидальное состояние сняли, и тут он вдруг исчез.
Доктор вытащил откуда-то из-под стола трость с набалдашником, щелкнул внизу, и сверху вырвалось огромное пламя. Он прикурил.
— Это зажигалка? — удивился певец.
— Как видите… Мы много с ним разговаривали. Помимо маниакально-депрессивного синдрома там, конечно, есть еще и фиксация. Много притворства, но, знаете, в сыне железнодорожника это неуклюже и слишком заметно. Иногда он признавался, что ему скучно с собой. Что он ненавидит даже собственное лицо, не говоря уж обо всем остальном. Даже держать кисть так, как он ее держит, опротивело. Классичность манеры — то, что ставят ему в заслугу, — это дерьмо, гордыня посвященных. Цитаты из Рембрандта — знак бессилия. Что он создал канон и теперь этот канон теснит его. Ну и прочее… Почему-то он непременно хотел вернуть себе уже написанные картины. А пропал на другой день после приезда жены.
— Вы имеете в виду Зою?
— Да нет, почему Зою? Имею в виду его жену Александру. Хотите? — вдруг прервался доктор и, взяв из вазы яблоко, бросил его певцу. Яблоко со стуком покатилось по полу, а доктор, взглянув на певца с профессиональным интересом, наклонился, забросил его обратно в вазу и продолжал как ни в чем не бывало: — Жена отняла картины у тех, кому он их раздарил или продал задешево, потому что действовала во спасение. Мне рассказывала Зоя, как она буквально вырвала у нее последнее полотно, твердя, что речь идет о жизни и смерти. Она, я имею в виду Александру, хотела забрать и то, что он написал здесь, но я не отдал. Хотите — покажу?
Они спустились на первый этаж, и доктор провел его в угловую комнату на первом этаже. За окном неумолимо лил дождь, палата пустовала, храня лишь слабый запах краски, а на стене сияло яркое южное лето, солнце, речка. Нелепый живописец в беретке и блузе на высоком берегу писал, склонившись к мольберту, всецело поглощенный своим занятием. Дерево рядом было кривым, художник в наклоне повторял изгиб ствола.
— Отличная живопись.
— Таких у Зои полно, — заметил доктор.
Он вдруг насупился и принялся листать альбом, прихваченный из кабинета.
— Вот она. Это копия. Написана в 1926 году. Малоизвестный французский художник. На обороте картины француз сделал приписку. Если перевести, будет приблизительно следующее: “Никогда не поступай, как я, никогда не поступай, как другие, никогда не поступай даже как Рафаэль”. Взгляните сюда, — доктор снял со стены и перевернул картину Ганшина, — та же надпись, слово в слово, по-французски. Можно было бы подумать, что у Алексея Александровича отличная память, если бы не отыскался этот альбом, припрятанный им.