Однако шутки в сторону. Тем более, что в книге обнаруживается вовсе не шуточная претензия. Задача автора, оказывается, — “тотальная переоценка существующих ценностей”. Так написано в аннотации, над которыми обычно принято смеяться. А зря. Ибо в современной практике издания малотиражных книг подобные тексты обычно пишут авторы. К тому же в журнале “Топос” воспроизведен расширенный вариант аннотации, но без всякой ссылки на издательство, от которого, видимо, никак не ждут обвинений в плагиате. И если подобная аннотация не соответствует содержанию книги, то по крайней мере дает хорошее представление об амбициях писателя. Так вот, они состоят не в том, чтобы высунуть язык культурной традиции, и даже не в том, чтобы “достать обывателя”, что иногда бывает полезно. Но в том, чтобы “заново переписать историю” русской литературы. А вот эти претензии юмором уже и не пахнут. Пахнут же комплексами и застарелой обидой на мир.
Новая концепция истории русской литературы оказалась проста как валенок. И для ее вербализации достаточно немногих слов — не зря же автор находит самой симпатичной фигурой советского периода литературы Эллочку-людоедку. Русскую литературу, как мы уже помним, создали уроды. А еще почти все они — дебилы, кретины и тупицы. И тексты их тоже дебильские и кретинские, и герои — дебилы и кретины. Пушкин был продолжателем графоманской традиции и писал чушь, Толстой в детстве был “закомплексованным уродом”, от этого “становится понятно, почему в его романах все положительные герои тоже закомплексованные уроды...”. Во всем романе “Война и мир” Марусе “нравится только Элен Безухова, холодная светская красавица, обращавшаяся со своим жирным дебилом мужем именно так, как он того заслуживал”, Салтыков-Щедрин был “абсолютным отморозком”, Хлебников — “полный и откровенный олигофрен с капающей изо рта слюной”, “законченный дебил”, Платонов — “его брат-близнец по разуму”, “с такой же невнятицей в голове и книгах и откровенно дебильными суждениями об окружающем мире”, ну а уж Горький — тот просто “самый тупой в русской литературе”. Основной же вопрос современной культуры — “откуда взялось это огромное количество кретинов, которых еще большее число людей вокруг называют гениями”. Вопрос этот кажется Марусе столь важным, что он даже вынесен на обложку.
Однако в культуре редко разрушают что-то просто из страсти к разрушению, чаще всего ниспровергателям не хватает пьедесталов. Тут пора вернуться к переводческой деятельности Маруси Климовой и вспомнить, что среди возглавляемых ею обществ есть и “Общество друзей Фердинанда Селина” и что она является не только его переводчиком, но и неутомимым популяризатором. Правда, есть и те, кто полагают, что Селину с Марусей сильно не повезло. Сергей Солоух, например (“Русский Журнал”, 2003, 29 мая), разразился по поводу Марусиных переводов едким памфлетом. “Фанатка, лишенная поэтического чутья, но во всеоружии подлинного энтузиазма”, Маруся Климова, по его мнению, со всей прямотой дочери капитана бестрепетно переводящая сложные любовные сцены простым матросским языком, орудующая “молотком и рашпилем”, соорудила текст, который представил Селина “третьесортным второгодником, напугал издателей и читателей и маргинализировал писателя”. Надо сказать, что на реплику Солоуха Маруся Климова столь обиделась, что ей даже изменило ее обычное чувство юмора — иначе трудно объяснить появление в “Русском Журнале” занудного письма переводчицы, настаивающей на своем праве называть гениталии теми краткими и энергичными словами, которые приняты в матросском языке.