Подняла она ногу, руками себе помогая, через бортик перекинула. Встала на нее, подтянула другую. Мягко, но, как показалось ей, неустойчиво. Шатко, пока стоишь. Улеглась. Руки крестом на груди пристроила. Глаза закрыла, губы стянула. Лежит — не шелохнется. Пробует. Хорошо, в сон клонит. Соснула чуток.
Тут Шурка, хитрая бестия, ворвалась. Не глядя затараторила:
— В лесхозе рыбу сегодня давали. Муки купила там, сала, всего прям...
Замерла, замолчала.
Марфа Петровна пробудилась, а лежит тихонечко, не шевелится. Интересно ей, что ж будет. Пытает Шурку.
— Господи, преставилася никак, — охнула та. На стул присела — скрипнул он.
Марфа Петровна лежит — не шелохнется. Ждет, что дальше-то будет.
— Бабоньки, — завопила Шурка, — покойница!
Марфе Петровне уже и неудобно зашевелиться, рукой двинуть после такого-то. А рука, правая в особенности, затекла. Отнимается. Покалывает в ней что-то, покусывает. А Шурка встала со стула, подошла на цыпочках, затаив дыхание, смотрит в лицо пристально, не отводит взгляда.
— Ба! Матрас-то под себя подложила, подушку. Барыня! — уставилась правым глазом, левый лукаво щурится.
А у Марфы Петровны уже и другая рука — чугунная. Нос чешется. Шевельнуться хочется. А Шурка — как приросла.
— Матрас-то какой высокий, подушка торчит — за стенку высовывается. Ох, мороки будет! Крышка-то не закроется. Утрамбовывать, что ли, придется? — причмокнула ровно с какой досады. Ишь, недовольная!
Марфе же Петровне и вовсе невмоготу. На двор потянуло. Хоть криком кричи.
А та вцепилась одиноким глазом, с укором будто сказала:
— И Рождества-то не дождалась! А хлеб — на помины себе, что ли, купила? — подняла сумку, покрутила в руках. — Хлеб свежий. Где ж такой дают-то?
Марфа Петровна возьми да выпали от отчаянья:
— В колхозном с восьми давали, а за сейчас не скажу!
Выскочила, позабыв про ноги, потрухала в сенцы.
Шурка закрутилась волчком, отпрянула. Закрестилась, “Святый Боже” стала читать, потом сразу и “Богородицу”.
Марфа Петровна глянула на нее буднично, как ни в чем не бывало. Стала сумку свою распаковывать.
— Петровна, воскресла ты али как? Тренировалась, что ли, в смерти-то?
Марфа Петровна важно на нее посмотрела, поджала губы. Пусть думает-гадает. Слышала ж третьего дня в церкви-то проповедь — пусть смекает сама.
— Тебя не поймешь, — рассердилась вдруг та. — Пойду пироги ставить. Рождество на носу.
Ушла, “до свиданья” не сказав. Обиделась. Ничего, еще обрадуется, когда бумагу-то прочитает. Диван с шифоньером — шутка ль сказать. А на пироги, вишь, не позвала.
Марфа Петровна шифоньер открыла, достала платочек беленький. Под свой серый, уличный, повязала. Стульчик взяла раскладной, рыболовный. Палку взяла. Рубли взяла с мелочью — кому и подать в честь праздничка, а себе — и свечку поставить. Побрела. Народу теперь на таких праздниках — не протолкаешься: ну, прибыла заранее. Стульчик разложила поближе к батарее. Пригрелась, закемарила.