Максим Горький, «О М. М. Пришвине».
…Если уж искать корней революции в прошлом, то вот они налицо: большевизм родился из матерной ругани, да он, в сущности, и есть поругание материнства всяческого: и в церковном, и в историческом отношении. Надо считаться с силою слова, мистическою и даже заклинательною. И жутко думать, какая темная туча нависла над Россией, — вот она, смердяковщина-то народная!
Прот. Сергий Булгаков, «На пиру богов».
1. «Большой брат»: между Фрейдом и Оруэллом
В своих трудах «Тотем и табу» (1912) и «Психология масс и анализ человеческого „Я”» (1921) З. Фрейд описывает модель социального потрясения, в основе которого лежит акт отцеубийства — убийство вождя его сыновьями в первобытной орде. «Дело устранения праотца братьями должно было оставить неизгладимые следы в истории человечества...»1 — таков психоаналитический подтекст революций и последующих тоталитарных режимов. Отец налагает ограничения на естественные инстинкты сыновей, и вот они, сговорившись, убивают его. Наследником отца становится Старший, или Большой, Брат — это величание, знакомое нам по книге Оруэлла «1984», быть может, прямо восходит к терминологии Фрейда. В самом деле, свержение царя вызвало в народе, который веками был верен «самодержавию-православию», чувство ликования — освобождения... И одновременно — глубочайший страх, приходящий как бы ниоткуда, а на самом деле — из опустошенного идеал-я, которое уже не с кем стало отождествлять; ибо идеал-я — это, по Фрейду, спроецированный вовнутрь образ Отца.
Конечно, не столько о царе-батюшке пустовала душа, сколько об Отце Небесном, тогда же низвергнутом общей братской волей. Отцеубийство социальное — символ религиозного. И тогда срочно потребовался осиротевшим братьям-убийцам Старший Брат, кто заменил бы Отца и заполнил бы место идеал-я, без которого ни личность, ни общество жить не в силах. Между равными братьями началась жесточайшая борьба за право считаться старшим. Так по старшинству и стали сменять друг друга «большие братья», попутно истребляя братьев-соперников, да и узы «братства», ставшие лишней обузой в отсутствие Отца. Само понятие «братство» звучало двусмысленно в отсутствие Отца — лишним намеком на того, кого следовало забыть.
Именно чувство вины перед убитым Отцом заставляло столь яростно верить в нового отца, приносить возрастающие жертвы на алтарь его культа. Так называемый «культ личности» с точки зрения марксизма — всего лишь отступление от непреложных законов истории. С психоаналитической точки зрения, напротив, культ «старшего брата» неизбежен в обществах, прошедших через революционный опыт отцеубийства. Причем все это было высказано задолго до того, как культ «старших братьев» широко распространился в коммунистической России, фашистской Италии, нацистской Германии. В этом и состоит научное предвидение, когда обнаруженная закономерность сама, силою угаданной правды, а не натужным пафосом пророка переносится на будущее. В данном случае Фрейд предвидел, не предсказывая, тогда как Маркс, многое предсказывая, увы, не предвидел.