Будучи человеком исключительной цельности и последовательности, А. Штейнберг и личную жизнь строил в свете своего высокого предназначения; определенное влияние оказывали на него модели декадентской культуры и тесно с ними связанный европейский и русский психоанализ. “Кое-кто называет меня декадентом: что же — это верно! Я ближе к закату нашей культуры, чем те, кто так меня называют, но всякий конец ближе к новому началу, чем середина” (дневник, 10/VII 1910). В студенческие годы любовь, естественно, представала как “элемент философской системы”, в нее не допускалась обыденность, что считалось мещанством и пошлостью. Объектом любви стала женщина необычная — духовный руководитель Аарона, доктор философии, тетя (сестра матери) Эсфирь (Эстер) Гурлянд-Эльяшева. “Вся моя любовь к Эсфири насквозь эстетична, как я это понимаю. Напряжение моей любви — это большая сила моей созерцательности. За последний год, что я провел в разлуке с моей Э., это особенно выяснилось мне. Более того. Всякую иную любовь я осуждаю как сентиментальность, как дряблость и неряшливость чувства” (дневник, 29/XII, 1915). В Петрограде начался бесконечный тягучий роман с юной “формалисткой” Александрой Лазаревной Векслер3; “бедной Шурочке” спешили на помощь члены семьи, друзья и знакомые, создавались “партии”, лагеря и союзы. В петроградские же годы в работе Наркомпроса принимала участие Софья Владимировна Розенблатт. В Берлине их встречи происходили каждый день, Соня помогала в переводах, переписке работ и т. д. Однако Аарон не собирался связывать свою судьбу и с ней. Жившая в тяжелых домашних условиях С. В. привыкла терпеть и ждать. Только в апреле 1935 года, уже переехав в Лондон, Аарон пошел на оформление отношений ради возможности вывезти ее из Германии4. “Лучший друг” (как называл он жену), Соня посвятила себя мужу целиком; детей у супругов не было. Брак был духовный, как того хотел Штейнберг, и внешне, в глазах родственников и широкого круга друзей, исключительно гармоничный. Какими-либо свидетельствами о напряженности отношений мы не располагаем; в дневниковом самоотчете после ухода Сони появляется только одно признание ее автора — самоанализа, в который он ее беспрерывно втягивал посредством совместного чтения дневников, она не разделяла: “Ты всегда жила в себе и никогда не выходила из себя”. Перечитывать дневники (для чего они и писались) Соня отказывалась: “…когда я клал на стол одну из тех старых тетрадок, ты отворачивалась, продолжала читать что-либо свое или даже как будто невзначай выходила из комнаты”.