И здесь у меня — с богомольцем — все ангелы, как пред концом —
кто с флейтою, кто с колокольцем, кто с арфою, кто с бубенцом!
Варшава
Кичливый лях, иль верный росс?
А. С. Пушкин, “Клеветникам России”.
1
Варшава гневная! С тобой мы не в ладу.
Не в духе, что ли, ты проснулась на виду
Европы, потерявшей интерес к тебе, и, грудью
ложась на стол, чтоб ложку мимо рта
не пронести, швыряешь нам счета,
мифически взывая к правосудью?
Варшава шалая, с шипами: всхлип и шип
из уст доносится, смотри — язык прилип
к гортани, притупилось жало,
и жалок голос, он охрип, осип,
а ведь когда-то под прикрытьем лип
Речь Посполитая так бурно клокотала!
Варшава ушлая, шальная, широка
ты Вислой выспренной, в запястьях же узка,
в ладонях жадная, нежна твоя рука,
зато легка пощечина, звонка,
да вот щека — щетиниста, шершава,
Варшава!
Варшава шумная, сиди себе сверчком,
на бледном темени с тревожным родничком
молчком.
Или забыла ты, как в оные года
валялась, праздная, в канаве без стыда,
без платья шелкового, волоса торчком,
ничком?
2
За что? За брестский мир, за черный сор,
за сговор воровской, за твой вихор,
по-петушиному встававший дыбом,
за спесь твою, неряшество и вздор
тебя причесывали, делали пробор,
плели косу, вели на царский двор,
где пруд серебряный, и видно до сих пор,
как отражалась ты на зависть рыбам.
Но ты ушла, надменная, и дверь
вслед за собой захлопнула с надрывом,
за что ж ты платы требуешь теперь,
размахивая векселем фальшивым?
За что? за одичалые стада
вражды твоей и вероломства — да,
за злую похоть, суеты излишек
и за Москву, спаленную при Мнишек,
за ход конем, за лютую стрелу,
за патриаршью смерть в лихом углу,
за ядовитый привкус святотатства,
за кровь дурную, за “пся крев”: иглу
отравленную — униатства?..
3
Строптивая, Европы на краю,
кого желаешь пнуть, кого — потешить:
под “Варшавянку” блудную твою
расстреливать вели и вешать...
Кому готовишь огненную сечь
и огоньки болотных страхов,
зачем ты снова затеваешь речь —
Речь Посполитую и распаляешь ляхов?
Варшава шустрая — до моды, щегольства
охочая, — ты жаждешь сватовства
с Парижем женственным и Лондоном лукавым.
Когда суха земля, зыбка листва,
ты корни рвешь славянского родства:
все шуйцей норовишь за ухом правым.
Давно ли Римским папой нищету
ты прикрывала, била на лету,
как козырем?.. Горящий померанец
твоих волос — он виден за версту,
и папа ныне над тобой — германец.
4
...Мне вдруг напомнила — здесь, в ледяном краю,
ты Леокадью — польскую мою
прабабку — в немощи, в тряпье, желая страстно
сломать ход времени, она, швырнув очки,
сжимала крошечные злые кулачки,
лупя одним другой: “Холера ясна!”