Анна Геннадьевна судорожно вздохнула, собираясь с силами.
— Проходим церковь… Стены темные… Окна темные… Ни огонечка… Дверь на замке… Да… Замок тяжелый черный… Людей нет… Пусто… Пусто… Идем по тропиночке… Как сестрички… Сестрички и есть… Я и они… И вот идем… Да… В ногах слабость… В руках… Тропинка разбегается на узенькие тропочки… К каждой оградке подойти можно… Я надписи читаю… Хоть и трудно… Глаза не видят почти… “Как молодых здесь много! — говорю я подружкам своим. — Не хотят жить, не хотят! Как много молодых! А старики… живут…” И вот идем… Подходим к ребяткам… Лежат в ряд… свободно… и место еще есть… Да… Оградки хорошие… Вот папа помогал устанавливать… Да, Толя?
— Да, Аня…
— Да… Ну вот… Краси-и-ивые оградки, — слабо улыбнулась мать. — Со звездами… И памятники тоже… Да… Стоим, на ребяток смотрим… А что видим? Что?
— Аня…
— Слезы свои! Слезы!! Губы трясутся… Ой-ой…
— Аня…
— Все, все…
Казалось, мать успокоилась.
Но только Василий коснулся ее руки, она вздрогнула, привстала и с закрытыми глазами подалась вперед. Не медля ни секунды, к ней подскочили Анатолий Петрович и Оленька и, подхватив под руки, старались держать мать ровно, чтоб ни вправо, ни влево не заваливалась.
— К сыночку ближе… — прошептала Анна Геннадьевна. — Моему сыночку… Хорошо тебе? Хорошо? Скажи-и-и…
— С ним все хорошо, мамулечка… — ответила за брата Оленька. — С Васечкой все хорошо… Хорошо…
— Хорошо… — повторила мать, довольная этим известием. — А мамка все говорит… Все ходит… ходит по земельке… Хорошо тебе? Хорошо? — И она открыла покрасневшие, оцепеневшие глаза. — Как хорошо, — сказала она тихо и ласково. — Когда сыночек рядом… Хоть каждый день встречайся… Каждый день и ночь… Ничего не мешает…
— С ним все хорошо… — повторила Оленька. — Он доволен…
— Доволен…
— Папа, скажи ей!
— Аня…
— Все, все…
Немного помолчали.
— Мы должны быть твердыми! — сказала вдруг Анна Геннадьевна. — Твердыми! — задрожала она, добела сжав кулаки. — Потому что с этим… Э-тим, — повторила она с подчеркнутым ударением. — Мы ничего не можем поделать… Ничего! Все! Все… что нам… остается… это быть твердыми и мужественными… Должны поддерживать друг друга… Поддерживать! Дорогие мои… Васечка! Васечка!
Корнеев вздрогнул.
Он был точно в оцепенении и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Казалось, его кровь, преданная и послушная кровь, застаивалась в теле и чернела и только в сердце сохраняла еще и подвижность, и цвет.
— Что же ты ничего не кушаешь? — спросила мать более спокойно и как будто рассеянно. — Кушай! Пей! Кушай, сыночек! Остывает ведь…