Я шел с огромным цветным ящиком в руках. Было холодно и скользко. Я захныкал, а потом заплакал. От бессилия и нелепости происходящего. Умирающий взрослый мальчик тащит домой свою последнюю мечту. Одышка задушила слезы.
Дома я распаковал подарок, кое-как разобрался в инструкции. Зарядил за ночь аккумулятор.
Катал я джип по дому два часа. Потом отдал пульт управления дочери. И больше не брался за него. А она загрузила кабину всякими бегемотами-жирафами и рулила, пока аккумулятор не умер. С тех пор никто джипом не занимался. Он простоял в гостиной неделю. Потом был засунут обратно в коробку, чтоб на мешать. Его правое боковое зеркальце было отколото.
Узловая станция
Если можешь что-то писать, значит, это не последняя степень отчаяния. А какая она — последняя степень? Кто-то знает. Может быть, и я знаю, но еще не успел почувствовать, рассмотреть вблизи.
Почему за нами никто не следил? Впрочем, за тринадцатилетними пацанами трудно уследить. Да и объяснение простое: отцы в части или на полетах, матери на работе в той же части или в городе. А рядом узловая железнодорожная станция. Погибнуть можно и на одноколейке, а тут десятки переплетений упругого, усталого железнодорожного металла, автоматические стрелки, фонари, столбы, указатели всякие. Никакого ограждения. И никого из взрослых.
Мы плющили на рельсах монеты и гвозди, катались на подножках, пролазили под медленно набирающими скорость вагонами. Никто не погиб. Никто не покалечился.
Гибли взрослые. Падали и горели курсанты в своих “Л-29”. Умирали, отравившись спиртом, офицеры или прапорщики. Солдат, убегавших в самоволку, резали колеса товарняков. Падали с нераскрытыми парашютами инструкторы или их подопечные. Одному дядьке в пыль разбило полголовы — сунулся под работающие винты “Ан-24”. Молодой офицер свалился с пятого этажа, когда лез по водосточной трубе к любовнице. Ха… любовница в военном городке на три пятиэтажки…
Узловая станция… Через триста метров от нее — дорога, а за дорогой — военная часть. Памятник погибшим на войне, далее длинная поляна, затем гарнизонные постройки. Постоянная грязь или пыль… Торможу я… торможу.
Почему поляна не была застроена — никто не знал. Вернее, кто-то знал. Потом узнали и мы, когда туда пригнали экскаватор и стали рыть траншеи для постройки чего-то большого. Траншеи глубокие — метра три. Первые же ковши оказались наполненными глиной вперемешку с человеческими костями. Дальше — больше. Из земли появлялись груды человеческих костей, истлевшая военная амуниция. Немецкая.
Станция узловая. Проходили сотни вагонов с пленными немцами. Они мерли сотнями. Их выбрасывали из вагонов и закапывали рядом. Огромная братская могила.