Еще я мечтаю о счастливой поездке в Египет. Ты была уже на шестом месяце, но это не снижало наших темпов изучения друг друга. Я думаю, прислуга это просекла и стала из покрывал лепить гусей и другую живность.
Я вспомнил мечту о том, как в белое летнее утро, часа в четыре, в окно ударила сорока. И я сказал: сегодня тебя увезут рожать. Увезли через два часа. Родилась дочь. Теперь она рядом.
Я мечтаю о Крыме, который мы изъездили вдоль и поперек. О тесноте на массандровском пляже, о невкусном местном винограде, о медленных прогулках по набережной Ялты.
Очень сильно мечтаю об Испании, где я понял, что уже болен, потому что стал уставать больше, чем обычно. Мечтаю о том, как мы строили планы уехать куда-нибудь в район Барселоны. Могли бы уехать. Но эта болезнь…
И я мечтаю и мечтаю назад. Звучит по-русски странно. Но мне все равно. Мечты — это место, где я один и только Бог или его заместители видят, чем я занимаюсь. Им смешно, конечно. А мне спокойно и грустно.
Любить
Я любил отца то короткое время, когда он увлеченно-сосредоточенно налаживал снасти, приготавливал прикормку, насаживал наживку и забрасывал удочки. В это время лицо его было свободным, мягким, азартно-сосредоточенным. Я помогал ему. Мы переговаривались по делу. Я разматывал леску, возился с прикормкой. Поплавки, сделанные из пера гуся, медленно покачивались на коричнево-мутной воде пруда.
Потом отец доставал бутылку крепленого вина. С этого момента лицо его каменело, становилось каким-то озлобленным и неприятно красным. Он что-то делал с удочками. Перебрасывал их, менял наживку. Пьянел он быстро. Мне, тринадцатилетнему пацану, он становился безразличен. Хотя я и опасался его. Мы не разговаривали. Он понимал, что во мне сидит нечто, отвергающее его в этот момент, и поэтому он не трогал меня. Я бродил вдоль пруда. Бросал камни в лягушек или просто забрасывал удочку где попало.
Потом мы собирали рыбу в старый, пропахший рыбьими спинами рюкзак. Укладывали снасти. Я бросал рюкзак под ноги в коляске “ижака”, и мы ехали домой. На колдобинах и ямах проселка меня растрясывало до такой степени, что начинал болеть правый бок. Я терпел.
Дома, как обычно, начиналась война. Когда-то любившие друг друга люди пытались отстоять что-то свое. Кричит отец. Причитает мать. Отец пил постоянно, поэтому проигрывал в этой войне. Формально. Всему миру, а не только матери и мне. Тем не менее к ночи он напивался еще сильнее.
Странно, но я никогда не терял чувства защищенности. Даже в такие моменты. Я твердо знал: у меня есть отец, мать. Они защитят меня. Они пожалеют меня. Я любил их обоих. Но пьяного отца я ненавидел. Ненавидел, и все. Я ложился, старался дождаться, когда это кончится. И еще я ждал, когда они утром уйдут на работу. И я останусь один. И мне не будет страшно. Мне будет весело и спокойно. Потому что у меня есть отец и мать. И я их люблю.