Итак, два абзаца следовало ужать так, чтоб “энергия” дважды подменилась синонимом. Карандаш в моей руке скользит по строчкам, вдруг резкое холодное дуновение, то есть момент открывания Евгенией двери, окрик Андрея Ивановича: “Дверь, дверь закрой!”, потому что Ника спит на тахте, не накрытый пледом, и наконец я произношу слово, подводя им итог протекавшего ранее спора об “энергии”.
Дело в том, что к этой неделе этого года в научной литературе и периодике существовало 19 (девятнадцать!) определений “энергии”, и Андрей Иванович сварливо вопросил, а не создать ли нечто усредненное, удовлетворяющее всем критериям. Спросил, наверняка зная: ответа нет и не будет. Но я брякнул, я как бы испустил порцию газа из кишечника да еще и сопроводил испускание дурацким, ни к селу ни к городу не подходящим бурчанием: “Как, как... Да никак. Нет никакой энергии. Она — ничто, ноль. И не может быть иной. Если все девятнадцать определений верны — а никто этого не отрицает, — то единственное, что делает их таковыми, — это равенство с нулем”.
Ника поднялся, почуяв Евгению. Я укутал его, уложил. В квартире — тишина, самое время Андрею Ивановичу участливо спросить пришедшую супругу, как дела в школе, утихомирился ли Федюня Антонов (этот юный хулиган второй год не сходил с языка в квартире на Губкина), но — не спросил. Тишина же — бесила меня. Я заметался по квартире, бросился на кухню, принялся было мыть посуду, чего никогда не делал, разбил тарелку, но швырнул осколки не в ведро, а в мусоропровод. К счастью, поднялся Ника, я заторопил его, пойдем, мол, гулять, но мальчик, неладное чуя, ударился в плач. Напуганная Евгения бросилась ко мне, затеребила, пытаясь узнать, что произошло, но мне-то казалось, что она, она виновна в охватившем меня ужасе, это она впустила хладный ветер из зева тоннеля, который втягивал в себя живых и хоронил их в черной невидимой бесконечности, и Евгения, только она, открытием двери предлагала уже отжившему свое академику податься туда, в бездонный горизонтальный колодец, захлопнув за собой люк. Она и заподозрила что-то, пошла кошечкой ластиться к супругу, но Андрей Иванович едва не отпихнул ее. Он сидел: рот приоткрыт, глаза неотрывно уставились на телефонную трубку, которая чуть ли не вздрагивала от распиравшего аппарат звонка, поскольку никто в квартире уже не воспринимал сигналы извне; Андрея Ивановича я дурацким ответом своим застал в самый неподходящий момент, мозг его уже был растревожен мыслями о “массе” и “времени”, которые в “скорости света” и в “ничто” сразу разрешали всю мистику и загадочность этих понятий, рожденных дальновидностью лавочника, предугадавшего спрос. Меня самого потянуло в шахту метро, под колеса поезда жизни, и спас меня мальчик Ника, которого я взял на руки…