— Понимаешь, — сказал он мне, — таксист оказался профи, подошел с душой: он постепенно подготавливал нас к восприятию роскоши Дворцовой площади и в конце концов сработал на контрасте, молодец мужик.
На счетчик отец даже не посмотрел.
Перед самым отъездом в Ленинград папа выдал мне тетрадку. Написал на обложке “Дневник путешествий”, именно так, во множественном числе. Он сказал: я должен записывать все, что вижу, и все, что со мной происходит. Вот я записываю.
Ровно тридцать лет назад отец привез меня, чтобы показать музеи и музейные пригороды. Завтра, волей случая, он приезжает на Ладожский вокзал, и ему нужно помочь разгрузить экземпляры докторской. А сегодня у моего однополчанина Гурова свадьба. Собственно, поэтому я тут.
Когда-то вместе с Гуровым, студентом философского факультета из Киева, мы служили вместе в войсках гражданской обороны, потом он перебрался в Лондон. Пару лет назад, когда я только-только переехал в Москву, он нашел меня через Интернет, встретились и снова задружили. Гуров из Лондона, а из Питера его невеста, Наташа, которую он зовет Боярыня.
Иногда события закольцовываются. Отец очень хотел, чтобы я полюбил искусство, возился со мной, показывал репродукции, специально потратил отпуск на приобщение к первоисточникам.
Понятно, почему он повез меня именно в Ленинград, а не в Москву: в столице аутентичного искусства меньше. Хотя тогда отец любил передвижников и мог бы показать мне сокровища Третьяковской галереи. Но он повез в Питер, так как здесь Эрмитаж и в Эрмитаже много Рембрандта. Он очень хотел показать мне “Данаю” и “Возвращение блудного сына”.
Незадолго до отъезда мы всей семьей пошли в кинотеатр им. Пушкина на “Калину красную”. Перед фильмом показывали документальный киножурнал (так раньше часто делали), посвященный Рембрандту. В память врезалась пятка блудного сына, крупно, во весь экран. Я уже не смеялся подобным несообразностям, потому что знал — это искусство.
Нужно ли говорить, что все просвещенное человечество празднует 400-летие Рембрандта? Нужно. Потому что великий мученик светотени, мастер передачи полутонов и странных источников света темнеет с каждым годом. Точнее, картины его темнеют, становятся все глуше и глуше. Что-то, видимо, с ними происходит, источники света пересыхают, как родники в горячей пустыне.
Который раз бываю в Питере (теперь, когда переехал в Москву, возможности появляются часто), но каждый раз обстоятельства складываются так, что ты проходишь мимо Эрмитажа. Дела, знакомые какие-то, вот ты и проходишь мимо. Мимо. Некогда ты специально ехал за тридевять земель посмотреть на чумазую пятку блудного отрока, одетого в рубище, а теперь и зайти недосуг. Венечка Ерофеев, видимо, по той же самой причине никак не смог дойти до Кремля, а коренные москвичи — до саврасовских “Грачи прилетели”.