По разрушенным, обвисающим лестничным пролетам, с опаской взирая в дыры изуродованных стен, они взбежали на тридцатый этаж, остановились. Прыть можно было поберечь для боя, для прорыва. Тем более, что время шло.
— Чего творится, Крузя! — прошептал Хук. — Глядеть не хочется!
Отсюда были хорошо видны сквозь клубы дыма и вздымающиеся тучи пыли и пепла останки западных кварталов огромного города. В мрачном багровом небе висели всего два гравилета, и то полицейские. Наверное, здесь каратели уже отработали, выполнили свою задачу. И все же и тут и там то и дело звучали разрывы бомб, мин, снарядов — кто-то бил по развалинам, кто-то огрызался, где-то короткими очередями и одиночными выстрелами добивали уцелевших.
— Выше надо!
— Придется рискнуть, — согласился Хук.
И первым вышел на широченный карниз, задрал голову вверх. Микролебедочный гарпун бьет на четыреста метров. Но лучше не спешить. Хук выбрал на высоте двухсот метров торчащую балку, нацелился. Выстрелил. Попробовал трос — держит. И его понесло наверх. Раза три сильно долбануло о выступы. Один раз откуда-то сбоку пальнули. Но промазали. Хук успел ухватиться обеими руками за некогда прозрачные, полисмарагдовые, а ныне черные, обгоревшие перильца, подтянулся, спрятался за стеной. Вытащил из заплечного колчана лучемет, надо Крузю прикрыть. А как прикроешь, откуда знать, с какой стороны в него стрелять будут? Арман-Жофруа поднялся быстро, перевалился, упал на пол. Да так и остался лежать, передохнуть захотел.
Хук передернул плечами. Крузя лежал чуть ли не посреди полутора десятков трупов, разбросанных тут и там. Кем были эти люди, застигнутые смертью на своих рабочих местах? Рабочих?! Ну конечно. Сюда посторонних не пускали. Но почему же и их на распыл? Ведь они же клерки, чиновники, госслужащие. Какой смысл их-то убивать?! Хук Образина ничего не понимал. Но он знал, что без команды такие вещи не делаются.
Каждый второй труп был женским. Изодранные, изломанные, вывернутые неестественно, истерзанные — этих несчастных явно насиловали перед неминуемой смертью, издевались, мучили. Хук отвернулся. И увидел, как тихонько, в ужасе, дрожа всем телом, уползал от них какой-то седой старичок. Он еле двигался, оставляя за собой ручеек крови.
Хук убрал лучемет, подошел ближе, присел над раненным.
— Что тут было? — спросил он тихо.
Голова у старика затряслась, застучала по полу, глаза полезли из орбит. Изо рта потекла кровь. Он умер. Умер от ран, от страха.
— Да-а, порезвились на славу! — процедил Крузя. — Зря мы сюда полезли. Надо было сразу бежать на окраину и прорываться!