Он возвращается в комнату, прокрадывается через шестикратный храп на маленькую кухню, включает там свет, кипятит чай, достает свою большую тетрадь и китайскую перьевую. Он пишет, начиная каллиграфически, но быстро срывается в каракули, которые утром выглядят кардиограммой мерцательной аритмии. Конечно, стихи — повторять этот ужас не будем, да и тетради той давно нет.
Следующим вечером майор позвал борттехника к себе в балок. Доставая бутылку со звездочками и стаканы, сказал:
— Сколько можно любительством заниматься. Предлагаю тебе сыграть матч на звание чемпиона 302-й эскадрильи. Отборочный мы прошли в Кагане, не будем скромничать, остальные не тянут. Наш с тобой спарринг мне нравится. Возрастной разрыв чуть больше, чем у Карпова с Каспаровым, ничьих столько же. В общем, ты привлекателен, я — чертовски привлекателен, и я не понимаю, почему бы нам не занять свободное время до конца войны — осталось-то два месяца (тук-тук-тук). Я привез часы и пару дебютных справочников — один твой. А на кон ставим по штуке чеков. Стимул и ответственность. Если согласен, то выпьем за нашу борьбу.
И они выпили.
— А теперь познакомься с нашим арбитром — сказал майор, — Хотя, вы и так знакомы, каждый день видитесь…
Война — хороший учитель. Она учит принимать неожиданности как должное. Ты всегда в готовности ответить мгновенно — и даже чуть раньше вопроса. Борттехник обернулся, уже зная, кто у него за спиной. Тот, кто во всем хочет быть первым, просто не мог выбрать другую. А майор был первым во всем — он играл на гитаре и пел, он крутил на своей «двадцатьчетверке» мертвые петли и попадал нурсом в голову врага, вдобавок ко всему он был сильным и красивым. Вот только в шахматах майор споткнулся о борттехника. Это его бесило и заводило одновременно, он считал, что дело не в силе молодого старлея, а в собственной расслабляющей снисходительности. Но мы отвлеклись…
— Мало того, что мы знакомы, товарищ майор, — сказал борттехник, поднимаясь навстречу ей, выходящей из-за кухонной перегородки. — Я с первого дня безнадежно влюблен в нее. Позвольте… — он приложился к ее руке. «Главное, не думать!», — думал он, пребывая в полной растерянности.
— Ну, безнадежная влюбленность позволительна, — самодовольно сказал майор, — а вот любить ее, — извини, брат, это уже полковничья должность!
И он приобнял ее за талию. В момент, когда майорские губы коснулись ее шеи, она взглянула на борттехника, нахмурила брови, погрозила у щеки пальцем, предупреждая. Когда майор отлепил свои губы, снова ушла за кухонную перегородку — «сделаю что-нибудь закусить».