Один на один сказал, к делу не подошьешь. И мое постоянное, непонятное упрямство в вопросах, касающихся сохранения территориальной целостности страны и жизней наших сограждан, его все больше настораживает. Классовое самосознание у выращенного им индивидуума должно быть выше частных государственных интересов. Соглашаюсь, но спорю слишком часто. Похоже, что мой предшественник этим не грешил. Все чаще поднимаю лапу на хозяина, заманал его объяснениями. Пока пряниками кормит — карьера растет, как на дрожжах, доверие мне демонстрирует. Но демонстрирует так, что за самостоятельного политического деятеля никто меня не держит. Не будет самого — и пойду я ко дну, пуская пузыри. Троцкий меня просто грохнет, всех постреляет, кто рядом с Ильичом болтался. Единокровных не пожалеет. До чего же пакостный путь я выбрал.
Не по Сеньке шапка: не справляюсь я с политической игрой и опыт Чингисхана мне не помогает. Никакой команды собрать не смог, нет у меня своей идеологии, на базе которой в теперешние времена можно призвать единомышленников. Да и какие единомышленники, здесь каждый сам за себя, все карьеру строят. А моя идеология — спасение Отчизны — ну совсем не популярна, стыдно такое и сказать при здешнем интернационале. Шовинизм — так, кажется, это называется. Имперскость. Пока не обзывали, но и не подставлялся. Похоже, запорол я свою миссию, с самого начала запорол, и не проверить — не помню ничего, и не поправить уже. Что-то часто я матросскому коту стал передачки носить, нельзя мне в депрессняк впадать. Бороться, до последнего, пусть — без надежды, но никогда я не признаю поражения своей страны. Пока жив.
— Ыыы о-о-о ее-а…
Это, кажется, он за борт ее бросает в набежавшую волну?
Нет, так не пойдет.
Долго я бродил среди скал,
Я могилку милой искал,
Но ее найти нелегко…
Где же ты моя Сулико…
Мой голос легко овладел пьяными массами и хорошая песня заполнила каморку папы Карло. За что люблю матроса — быстро схватывает, вне зависимости от глубины состояния. Теперь, до следующего полстакана, тонкая лиричная мелодия Сулико будет нашим местным гимном. Неплохой у Федотыча слух, тональность выдерживает. Баритон, ему бы учиться. Хорошо, что слова никогда не запомнит. Это моя Сулико, не надо никому ее слышать. Хулан…
С самого начала костью в горле встала Декларация прав народов. Воодушевленный победой над Красновым, Ильич продолжил запланированную серию разрушающих страну декретов. Господи, как не хотелось писать, как выкручивался, пытался хоть что-то изменить в надвигающейся неотвратимости. Забыть. Промолчать. Свобода — она ж для всех свобода, раз объявили — и для личностей, и для наций, хошь декларируй ее, хошь нет. Сколько не бился, но за двумя подписями — моей и Ильича пришлось распустить народ по самоопределению. Тема старая, много раз обсуждаемая и до моего вселения. Продекларирована вождем, моя подпись — только по должности. Я могу признать за нацией право отделиться, но это еще не значит, что я обязан это сделать. А этим только дай. Везде сидят местечковые князья — беззаветные борцы с прогнившим режимом, всю жизнь тайно радевшие о национальных интересах своих подданных, которые тут же начинают образовывать новую страну на землях своего малочисленного народца, мечтая править тем, что удалось оторвать. На жизнь хватит, даже — если лет на двадцать жизнь растянется.