— Что это? Звонят? РегсЬё? Уже полдень?
— Пойду спрошу, узнаю, — залепетала Марина, но королева подозвала ее к постели.
— Вечно ты изворачиваешься, лжешь! Смотри мне в глаза и говори правду. Его не спасли?
Бона была так бледна, так взволнованна, что камеристка всячески тянула с ответом.
— Светлейшая госпожа…
— Не спасли? — Пальцы ее впились в Маринину руку. — Нет.
— И теперь отпевают… хоронят… Может, уже похоронили? Без меня? Кто им позволил? Кто приказал? Не молчи! Говори!
— Сам король.
Бона не поверила, с удивлением глядела поверх Марины вдаль.
— Король — подтвердила Марина.
Отпустив Маринину руку, Бона в бессилии уронила голову на подушки. Через минуту девушка услышала глухой шепот:
— Сам похоронил. Сама убила. Как такое могло случиться? Мы — его. Долгожданного сына. Ольбрахта. Санта Мадонна! Если можешь — смилуйся над нами.
— Светлейшая госпожа, пожалейте себя.
— No! No! — крикнула она. — Никакой жалости! Нет жалости к тем, кто убивает надежду…
Бона уткнулась головой в подушки, и до самого вечера никто не услышал от нее ни слова. Только на следующий день она согласилась принять короля.
Еще через две недели королевна Ядвига с Анной и Дианой перед замком забавляли детей игрой в прятки. В игре принимали участие любимые собаки Сигизмунда, привезенные в Неполомице во время последнего нашествия чумы. Сидя у серебряной колыбели, няня следила за первыми шагами самой младшей королевны. Октябрь, подходивший уже к концу, выдался на редкость жаркий. Бона, сидя у окна, наблюдала за играми детей. Ее не сердили больше ни их громкие возгласы, ни веселый лай собак, и Марина, осмелев, решила, что пришла пора сообщить королеве приговор, который вынесли ей врачи.
— Королевна Катажина пригожа и сильна на удивленье, — начала она издалека.
— Вот-вот ходить начнет. Скоро колыбель снова опустеет… Кто знает, надолго ли?
— Медики говорят…
— Я тебя слушаю. Почему молчишь?
— Потому что… Всемилостивая госпожа…
— Марина!
Камеристка упала к ее ногам.
— Говорят, вы, ваше величество, не должны больше рожать…
— Ах! Не им об этом судить! Откуда им знать, в чем состоит мой долг…
— Но они говорят и другое: королева рожать не будет. Не сможет.
Бона встрепенулась.
— Что ты сказала? Повтори!
Запинаясь и все ниже опуская голову, Марина повторила:
— Говорили, королева рожать больше не сможет…
— О! — Королева застонала, потом умолкла, провела руками по животу, по бедрам и прошептала:
— Так, значит, тело. Не мозг, а тело первым отказало мне в послушании. Отказало? Мне! Уходи! — вдруг крикнула она. — Рresto! Оставь меня.
Марина вышла. В комнате воцарилась вдруг мертвая тишина. Бона с трудом поднялась, стала у окна, держась обеими руками за портьеру. Вдох, еще один… Деревья уже не раскачиваются так, как прежде, их верхушки еще ходят ходуном, но постепенно тоже замедляют движение, глаза глядят на мир, как глядели прежде. На зеленой глади травы играют ее дочери. Рядом с самой младшей стоит серебряная колыбель из Бари. Пустая. Что говорят медики? У короля не будет больше сыновей? У Сигизмунда только один наследник, маленький Август? Как ненадежны судьбы династии… Белая любимая кобылица сбросила ее. Охота… Медведь… Кто сказал: „Идешь на медведя — готовь ложе“? Почему никто не вспомнил про гроб? О смерти? Не предостерег ее, не запретил? Король знал — и все-таки разрешил… Знает ли он всю правду? Известно ли ему, что отныне колыбель Ягеллонов всегда будет пуста, пуста, пуста…