— Тридцатого апреля он отправился в путь. Можно ждать его со дня на день, — добавил Паппакода.
— Один?
— Один. Гонец трех лошадей загнал, чтобы его опередить.
— А что говорят люди? Какие ходят слухи? Пересуды?
— Ах, чего только не говорят… Больше всех супруга пана Горностая злословит. Королю всевозможные пасквили подбрасывали. Все завидуют, все придворные тому браку противятся.
— А мои люди? — спросила Бона, помолчав.
— Тоже против тайных венчаний, кричат, скандалят, злословят. Гонец говорил, что карета молодого короля вся облеплена посланиями, одних эпиграмм сколько! На постое слуги все сдирают и отмывают, да только, чуть отъедут, листков этих еще больше прибавляется.
— Только на его карете? А Радзивиллов не трогают?
— Оба их дворца и стены королевского замка пестрят от наклеек, записок с угрозами да шутками всякими. На смех поднимают короля с его незаконной супругой.
— Не ждали от него такого шага, а потому все теперь и отвернулись. Известно ли, что он сказывал, собираясь в дорогу?
— Да. Заговорила в нем кровь итальянских кондотьеров. Сказал Глебовичу — от королевы-матери я мог бы ожидать любого удара. Да только страха у меня перед нею нет — теперь она никто, она… — начал заикаться Паппакода.
— Слушаю вас, договаривайте, — приказала Бона.
— Теперь она вдовствующая королева, — закончил Паппакода почти шепотом.
— Ну что же, ловко он все это удумал, — сказала Бона ядовито. — Был на Вавеле дракон, да не один, целых два. И король-дитя. А отныне есть и будет один-единственный правитель. Он? Он один?
— Похоже на то.
— Так и сказал — вдовствующая королева? — все еще не верилось Боне.
— Передаю вам слова гонца, — мрачно подтвердил Паппакода.
Она задумалась, что-то еще взвешивая, наконец приказала:
— Велите гонцу забыть о том, что слышал, особливо о разговоре с Глебовичем. Зато о том, что видел, пусть рассказывает всем и каждому. Вот карета, в которой едет король… Самодержец. Обитая пурпуром карета кажется пестрой от пасквилей… На ней листки бумаги… Их не счесть. Сорвут одни — тут же новые налепят. Вижу их, вижу. На дверцах, на попонах лошадей, на спицах колес! Он затыкает уши, но все равно слышит всякие насмешки и вопли. Взрывы смеха. Вот триумфальный въезд в Краков, достойный великого князя Литовского. Польского короля!
Она кричала, воздев руки к небу, словно приветствуя въезжающего монарха. И вдруг поднятые руки бессильно опустились, побагровевшее лицо исказила судорога. Она сказала тихо и скорбно:
— Короля… моего сына. Единственного вымоленного наследника Короны. Последнего властелина из династии Ягеллонов…