Снова заговорил каштелян Анджей Гурка.
— Коль скоро почтеннейшие сенаторы великопольские и малопольские на сей раз в мыслях своих единодушны и никто из них не признает сего брака, я, с позволения его величества, хотел бы дать слово выборным людям из шляхетского сословия. Пусть войдут сюда и скажут, что они думают о браке его величества со вдовой Гаштольда. Великий коронный маршал, — обратился он к Петру Кмите, — вы забываете о своих обязанностях.
В зале наступила тишина, это был уже последний довод. Кмита встал и приблизился к королю.
Король недовольно поморщился, но кивнул головой в знак согласия. Он сидел, стиснув руки, с надменно поджатыми губами. Маршал вышел на середину зала и трижды ударил жезлом об пол.
Через мгновение боковые двери отворились и вошли шляхтичи во главе с судьей из Пшемысля Петром Боратынским и Люпой Подлодовским. Сразу стало шумно и тесно, люди едва могли разместиться. Кмита утихомирил собравшихся еще одним ударом маршальского жезла и объявил:
— Всемилостивый господин наш всех сенаторов выслушал. Кто сейчас от имени шляхты выступить хочет?
Петр Боратынский, красивый, величественный, выступил вперед и сказал:
— Я. Но не потому, что хочу, а скорее потому, что должен, потому что король наш Сигизмунд Старый учил меня говорить «да» или «нет» по чести и совести, ими руководствуясь. Учил меня также одолевать самого себя и подавлять те страсти, которые надеждам, желаниям и воле всей нации противны. Я спрашиваю: что бы сказал он теперь, увидев, что ты, государь, вступил в тайный брак со своею подданной? Что воскликнул бы он, видя, как сын его обижает сенат, советами и волеизъявлением нижней палаты пренебрегая? Государь! Не начинай правления своего с попрания прав и извечных свобод наших! Свободе Королевства нашего великий урон был бы нанесен, если бы ты величием своим королевским поступился, а подданным жестокую обиду нанес. Пускай же отныне и во все времена имя твое, государь, прославится тем, что ты ради отчизны и подданных своих от всех наслаждений, удовольствий и слабостей человеческих отказался. А победа сия куда больше значит, чем если бы ты все австрийские, татарские и московские земли побил и в честь викторий этих велел в великий колокол звонить. Боже милосердный! Не может быть такого, чтобы господин наш, наш король не хотел бы жить с подданными своими в любви и согласии… Он вдруг опустился на колени, вслед за ним преклонили колени и все другие послы. В зале наступила мертвая тишина, слышно было каждое слово Боратынского.
— Поэтому просим тебя, государь наш, со всем смирением и покорностью, ради бога, который позволил отечеству нашему из малого столь великим и славным сделаться: откажись от деяний своих, не называй браком того, что им быть не может, не унижай Речи Посполитой, а нас, слуг своих, не вини в том, что пришлось нам ныне выступить в защиту Короны Польской, дома Ягеллонов, благополучия и доброго имени всех нас, с тобою вместе.