Зебжидовский беспомощно развел руками.
— Вижу, взял я на себя миссию, выполнить которую не в силах. В заключение считаю должным отметить, что король даст разрешение на выезд вашего королевского величества лишь в том случае, если это не нанесет ущерба королевской казне.
Бона залилась краской, потом побледнела.
— Как это понимать? — спросила она, стараясь быть спокойной.
— Если вы, светлейшая госпожа, уезжая, возьмете с собой только то, что привезли из Бари. И откажетесь от всех прочих доходов…
— Почему? От владений, дарованных мне покойным супругом? Мне, польской королеве? Нет! Нет!
— Она стукнула тростью. — Никогда. О боже! Да это грабеж!
— Тем не менее Совет постановил именно так: вы, государыня, откажетесь от этих доходов и от самих владений. Коль скоро вы покидаете Польшу, вы уже не будете их владелицей и не сможете их никому передать.
— Это грабеж! Мне душно! Я задыхаюсь… Какое беззаконие!..
Не обращая внимания на ее крики, епископ более уверенно продолжал:
— Прошу вас перед отъездом подписать подготовленные бумаги. Иначе…
Она швырнула на пол стоявший на столе подсвечник.
— Нет! Повторяю, нет! Никаких условий, никаких подписей: Хватит с меня! Замолчите! Все равно я уеду, будет на то согласие короля или нет. Хотела бы я видеть того, кто станет мне поперек дороги!
— Весь народ… — начал было Зебжидовский, но она не дала ему закончить.
— Неблагодарный народ, неблагодарный сын! О! Бежать, бежать отсюда как можно скорее! С этого дня я буду думать только о себе! О себе одной!
— Что передать королю?
— Мои слова: с этого дня я буду думать только о себе!
После столь неприятного разговора епископ тотчас покинул замок. Выехав из Яздова, он остановился на постой в доме при варшавском соборе, надо было отдохнуть и сменить лошадей. Срочно отправил гонца в Краков с сообщением, что незамедлительно выезжает к королю. Каково же было его удивление, когда в полдень прибыл нарочный из Яздова с письмом от Боны, в котором она любезно, хотя и довольно сдержанно, приглашала епископа прибыть на следующий день на обед в ее замок, откуда он столь поспешно выехал.
Однако перед тем, как снова принять епископа, Бона спустилась с Паппакодой в замковое подземелье и внимательно осмотрела все свое богатство, тщательно скрываемое за тяжелой кованой дверью.
— Упаковать все, ничего не оставлять, — приказала она. — Серебро, ткани, гобелены, ковры. Да, пожалуй, вот этот небольшой сундучок с драгоценностями можно оставить Августу. И еще… Вот тот ларец — для Анны. А колыбель — вон она где, покрыта пылью, пустая… Нет! Нет! Колыбель я не возьму. Оставь ее королю. Быть может, встретит наконец суженую, которая родит ему наследника. До чего же глупы вавельские маги! Ни один из них не сказал самого важного: что близок конец династии Ягеллонов и на польском престоле, и в Венгрии…