* * *
Вместе со своим конюшим Джоном Конроем герцог Кентский отправился в Девоншир, остановился в Солсбери, где, хотя и сильно простудился, все же посетил кафедральный собор и даже повстречался с епископом Джоном Фишером, его юношеским наставником, который к тому же был дядей жены Джона Конроя Елизаветы — дочери генерал-майора Бенджамина Фишера. Из Солсбери он отправил письмо своей «любимой и дорогой женушке», которой писал практически каждый день.
В графстве Девоншир герцог и Конрой осмотрели немало домов на побережье, но ни один из них так и не устроил их. В конце концов они наткнулись в Сидмуте на очень приличный домик с готическими окнами и островерхой крышей. Герцог решил остановить свой выбор на этом доме, и перед Рождеством, когда земля уже покрылась снегом, все его семейство переехало на новое место жительства. Поначалу в доме было ужасно холодно и сыро. Герцогиня вместе с дочерью Феодорой часто выходили на свежий воздух и прогуливались вдоль берега, а герцог большую часть времени оставался дома и писал письма. Его часто беспокоил желудок, и тогда он жаловался, что это его организм «шарахается от местной воды, как черт от ладана».
В начале января 1820 г. герцог снова заболел, да так сильно, что герцогине пришлось срочно вызывать семейного врача доктора Уилсона. После тщательного осмотра тот высказал свою озабоченность здоровьем герцога. Вечером 12 января герцог пожаловался на резкую боль в груди и частые приступы тошноты. Вскоре после этого он впал в бессознательное состояние и стал бредить. Удрученная этим обстоятельством герцогиня ни на минуту не оставляла больного и даже послала сэру Дэвиду Дандесу в Лондон письмо с просьбой немедленно прибыть в Сидмут! Дандес был выдающимся медиком и непременно приехал бы к герцогу, но в то время он находился в Виндзорском дворце у постели умирающего короля Георга III. Вместо него в Сидмут прибыл доктор Мэйтон, личный врач королевы Шарлотты. Его приезд раздосадовал герцогиню. Тот весьма плохо говорил по-французски и еще хуже — по-немецки, а ее английский был еще не настолько хорош, чтобы легко общаться с врачом и выражать свое неудовольствие теми жестокими, как казалось, методами лечения, которые он, как и доктор Уилсон, предписывал своему беспомощному пациенту.
А состояние здоровья герцога ежедневно ухудшалось. Ему каждый божий день пускали кровь, ставили банки, делали горячие компрессы к груди и массу других процедур, однако его состояние не улучшалось. Осунувшаяся от отчаяния герцогиня писала своей подруге, что «на его теле уже не осталось ни единого живого места, на котором бы не ставили банки или не пускали кровь... Я не думаю, что для пациента это самое лучшее средство лечения. Он и так слаб, а тут еще такая потеря крови... Вчера он был невероятно истощен и ослаблен этими жестокими врачами». Находясь в полубессознательном состоянии, герцог все же смог подписать завещание, а после этого обессиленно повалился на подушку и снова утратил связь с реальностью. На следующее утро он тихо скончался, так и не придя в себя, Обожавшая мужа и убитая горем герцогиня стояла на коленях рядом с постелью и сжимала его холодеющую руку.