— Тебе нужно в туалет?
— О, дорогая! Как ты догадалась?
— Догадалазь, глядя, как ты корчишьзя. Зина вдруг расхохоталась и упала на подушку.
— Ну так иди. Ты же знаешь, где у меня что.
— Конечно, знаю.
Пять минут спустя я как бы заново родился.
Голова прояснилась, я успокоился и расслабился. Меня переполняло приятное чувство удовлетворения и абсолютной уверенности, что я разделался с этим делом, покончил с ним. Осталось выяснить только, где Вик, и уладить кое-какие мелочи. Но я не сомневался, что с этим справлюсь запросто.
Я объяснил Зине, чего и почему я боялся. И предупредил ее, что, хотя мне и не пришлось ее спасать — я представлял себе, как врываюсь в дом и стреляю в Виктора Пайна в последнюю секунду перед тем, как он собирался ее убить, — Вик может еще здесь появиться.
— Я звонил тебе четыре или пять раз, когда понял, что Пайн может с тобой расправиться, но ты не отвечала.
Зина подняла затычку для ушей и пояснила:
— Я зплю долго. Иногда, когда не хочу, чтобы меня безпокоили, знимаю китайзкую голову з телефона, затыкаю уши и закрываю глаза вот этим, — она показала на маску, — чтобы золнце не зветило мне в глаза, когда взтанет. Поэтому и не злышу телефон. Не хочу его злышать.
— Да, я понял. Но только сейчас. А когда не мог дозвониться, сильно перепугался.
Зина улыбнулась:
— Как мило, что ты безпокоился обо мне!
На Зине было так мало надето, особенно после того, как она сняла маску и вынула затычки. «Работа!» — напомнил я себе.
— Зина, можно воспользоваться?..
— Опять?
— Можно воспользоваться твоим телефоном?
— Конечно.
Я снова позвонил Сэмсону.
Теперь, когда я мог мыслить нормально, я быстро, по-деловому объяснил, где и почему я нахожусь, и, заканчивая, добавил:
— Меня беспокоит, где искать Виктора Пайна?
Это все, что я сказал Сэмсону, умолчав о том, что ждет полицию в пентхаусе у Эдди Лэша. Я хотел сначала поднять ему настроение. Но у меня ничего не получилось.
Он не произнес ни звука. Правда, я, может быть, слишком быстро говорил, и он не мог встрять в мой монолог. Но сейчас у него такая возможность была. Тем не менее он молчал.
— Сэм, — весело сказал я, — ты слушаешь?
— Да, Шелдон, — ответил он размеренным, глухим, несколько обреченным тоном.
Иногда он называл меня Шелдоном, когда хотел сыронизировать или устроить мне какую-нибудь пакость. Последний раз он величал меня так, когда упрятал за решетку.
— Ты знаешь, — бодро продолжал я, — я завершил дело. Все! Упаковано и перевязано розовой ленточкой!
— Прекрасно! Просто прекрасно, Шелдон. — Пауза. — Сколько ж граждан ты убил, покалечил, расчленил, чтобы закончить свое дело?