Несмотря на то, что митинг, который пытались организовать коммунары, не "зажёг" массы местного крестьянства, Иван проникся тем же чувством, что уже давно испытывал Тихон Никитич, подспудно ощутил исходившую от приезжих незримую, смертельную опасность. Опасность всему устоявшемуся здесь за сто с лишним лет быту, тому к чему он сам привык. Полина же, пристально разглядывала приехавших, пока они выгружались, митинговали, собирали дрова вдоль берега, чтобы растопить печи походных кухонь. Женщины производили удручающее впечатление. То за чем она приехала, увидеть хоть нескольких прилично одетых петербурженок... Увы, почти все они выглядели хуже прислуги в хорошем провинциальном доме. Они смотрелись изможденными, их волосы явно не мыты много дней. Даже на расстоянии, через запах своих духов она ощущала, как от этих женщин исходит противный запах давно по настоящему не моющихся женских тел. Они были чрезмерно худы, а их дети... Полине они показались почти все больные рахитом и тому подобными болезнями, происходящими от неполноценного питания. Несмотря на общее радужное настроение, постепенно и ей передалась тревога, что испытывал отец. Да, это была грязная, полуголодная, но организованная и деятельная масса, подчиненная единой воле. Она знала, что сытый голодного не разумеет, но отец часто в своих рассуждениях выворачивал эту поговорку наизнанку, голодный сытого тоже не разумеет, да ещё и ненавидит. Эту ненависть она совершенно неожиданно заметила во взгляде обращённом лично на неё. Когда сгружали с барж ящики с медицинскими крестами в тут же разбитую палатку, видимо походный лазарет, возле нее распоряжалась худая невысокая женщина лет тридцати пяти. Они встретились глазами. Женщина смотрела так, что Полине на мгновение стало неловка за свою внешность: румяные щёки, высокую грудь, платье, тесно обтягивающее бёдра. Но тут же волевым усилием она подавила это невольное смущение: да как она смеет так смотреть на нее, чужачка-мужичка, на дочь местного атамана, здесь родившуюся!?...
Несмотря на то, что атаман торопил, и попутчики-коммунисты подсевшие в Усть-Каменогорске тоже торопили, в первый день погрузиться на подводы не успели. Запалили костры и переночевали рядом с пристанью, продрогнув от ночной сырости и прохлады, веющими от рек. Лишь ранним утром следующего дня первая колонна подвод потянулась по извилистой дороге вверх, в горы, вдоль берега Бухтармы. Быстрое течение шумело галькой и вскипало на порогах, солнце зловеще всплывало над гребнями гор, вершины как будто слегка дымились.