Он вошел в нее, она слегка вздохнула, и он ощутил внезапную дрожь — получилось. Все хорошо, и чего только он боялся, у него не меньше, чем у остальных парней, которые мылись вместе с ним в той душевой. Эй, парень, не хочешь пососать мой хрен? Он вошел глубже, она застонала, он слышал ее стон, он ободрил его и в то же время заставил опять бояться, что слишком скоро дойдет. Она подняла бедра, и он подумал: не шевелись, ты доведешь меня. Он стал думать — пытался заставить себя думать — о чем-нибудь постороннем, но только не о том, чем они занимались. О роликовых коньках, о теннисных ракетках, о мистере Теннисисте, а это привело его к внезапной и непрошеной мысли о матери, о двери, о дверях, об открывающихся дверях, о вскрытых дверях, о взломанных, высаженных, об открытых потайных дверцах, о сейфах, полных драгоценностей, в которые он мог погрузить руки, о рубинах и алмазах, изумрудах и жемчугах. Он потянулся к ее грудям, сжал их обеими руками. Бесплатное зрелище для любого фраера устраивает, чертова сука, без лифчика расхаживает, как дешевая шлюха. Ее груди были покрыты россыпью мелких веснушек, как и ее переносица. Соски были розовыми — он думал, что только у девственниц розовые соски, ах, мать твою, не шевелись!
Потом она лежала, лениво глядя на него с дивана, пока он раздевался и аккуратно вешал одежду на спинку стула у пианино. Она попросила сигарету, он вынул одну из коробочки на кофейном столике и подал ей. Она глубоко затянулась, выпустила струйку дыма и улыбнулась ему. Он спросил у нее то, о чем не спрашивал ни одну женщину, кроме Китти, все ли было хорошо. А она ответила: «А ты сам не видишь, Алекс?» Она коснулась пальцами его губ и сказала: «Ты не поцеловал меня. Хочешь поцеловать меня, Алекс?» Тогда он поцеловал ее. Гнев утих, и он целовал ее нежно и долго, изучая губами ее губы, касаясь ее языка своим, целуя пухлую нижнюю губу и кончик носа, скользя губами по щекам, по лбу, по волосам и темени, влажному от пота, целуя ее закрытые глаза, спускаясь к груди и целуя каждый сосок и круглый холмик ее живота и пупка. А затем он сделал то, чего никогда не делал ни с одной женщиной, даже с Китти. Он поцеловал ее туда, испугавшись на миг — не гомик ли он, не то же ли это самое, как поддаться «голубому»? Но она охватила руками его затылок, поглаживая его волосы своими хрупкими пальцами, лаская его, и вдруг ему стало легко.
Потом в ее спальне они впервые занялись любовью. А после этого он заплакал. Он положил голову ей на грудь и заплакал, а она сказала только одно — «да».