— Год, если не больше.
Мне было приятно, что я смогла поесть то, что видела на рынке два дня назад.
— Мамочка, — сказала я, — а что с баклажанами? Они же были такими солеными!
— Сомневаюсь, что Гордийе приходилось готовить все эти годы.
— Почему же ты не сказала ей, что соли слишком много?
Матушка закрыла глаза:
— Дочь моя, помни, что нам больше некуда идти.
Я вздохнула. Сафа была права: отныне мы больше не принадлежали себе.
— Я думала, Гордийе пригласит нас снова пообедать с ними, — сказала я.
Матушка посмотрела на меня с жалостью.
— Ох, доченька, которую я люблю больше всех, — сказала она, — такая семья будет заботиться только о себе.
— Но мы тоже их семья.
— Были бы, если бы приехали в Исфахан с твоим отцом, преподнеся дорогие подарки, — ответила она. — Но мы бедные родственники второй жены твоего деда.
Чувствуя себе уставшей больше, чем когда-либо, я закрыла глаза и уснула как мертвая. Казалось, прошло всего несколько мгновений перед тем, как кухарка постучала в дверь и попросила помочь. Дочери собирались расходиться и ждали кофе, свежих фруктов и сластей.
— Какая чудная жизнь! — пробормотала я, но матушка не ответила.
Она спала, и брови ее были сведены тревогой. Я не решилась разбудить ее и сказала кухарке, что поработаю за двоих.
Дважды в год Большой базар Исфахана был закрыт для мужчин и женщины из шахского гарема могли свободно делать покупки. Три дня вместо торговцев в лавках заправляли их жены и дочери, поэтому все женщины, и продавщицы, и покупательницы, могли ходить по базару без тяжелого чадора.
Гостахам держал небольшую лавку, где были развешаны несколько ковров не столько для продажи, сколько чтобы напомнить некоторым людям, к примеру куртизанкам, что у него можно сделать заказ. Поскольку это были самые прибыльные его продажи и они укрепляли его связи в гареме, он всегда выставлял в женские дни самые модные свои работы.
В гаремные дни Гостахам обычно посылал туда Мербану, но накануне она заболела. На базар отправилась Гордийе, и я уговорила Гостахама отпустить меня с ней. Я слышала истории о женах шаха, которые, как цветы, были собраны со всей страны, чтобы украсить повелителя. Я хотела посмотреть, насколько они прекрасны, полюбоваться их шелковыми одеждами. Я пообещала, что буду тиха как мышь, когда Гордийе будет беседовать с покупательницами.
В первый гаремный день мы пришли на площадь прямо перед рассветом. Огромная, обычно заполненная продавцами орехов, уличными торговцами, музыкантами и акробатами, она была теперь отдана только девушкам и голубям. Мужчинам под страхом смертной казни было запрещено появляться на площади, чтобы никто из них даже мельком не увидел женщину без чадора. Опустевшая площадь выглядела еще просторнее. Мне было интересно, как шах из дворца попадает в мечеть, которая находилась на другой стороне площади. Казалось, это слишком долгий путь на людях для его величия.