Обернувшись к Джаханшаху, я в замешательстве спросила:
— Разве вы не собираетесь добавить туда индиго?
Джаханшах рассмеялся, а через мгновение к нему присоединился и Гостахам. Я стояла, держа капающий моток, не понимая, над чем они потешаются.
— Не спускай с шерсти глаз, — сказал Гостахам.
Моток почему-то уже не был такого болезненного цвета.
Я моргнула, чувствуя себя как изнуренный путешественник в пустыне, увидевший воображаемую зелень. Но ничего не изменилось: моток теперь был цвета бледного изумруда. Через мгновение он окрасился в цвет первых весенних листьев, затем в сине-зеленый, как вода Каспийского моря. Цвет становился все насыщенней, пока не стал похож на цвет воды в глубине озера.
Я сунула моток Джаханшаху, воскликнув:
— Аллах, защити нас от выдумок джиннов!
Джаханшах снова рассмеялся и сказал:
— Не волнуйся, это человеческие выдумки.
Теперь голубой цвет был таким ярким, что поразил меня своей бесконечной глубиной. Завороженная, я разглядывала шерсть, а потом воскликнула:
— Еще раз!
Джаханшах разрешил мне вытащить еще один моток, чтобы я могла снова увидеть, как шерсть окрашивается во все оттенки синего и зеленого, пока не приобретает густой цвет ляпис-лазури.
— Как это? — удивленно спросила я.
Но Джаханшах только улыбнулся.
— Этот секрет моя семья хранит уже более тысячи лет, — сказал он, — с тех самых пор, когда пророк Мухаммед привел своих учеников в Медину, родину моих предков.
Гостахам хотел, чтобы цвет был темней, и Джаханшах еще раз опустил шерсть в горшок, пока Гостахам не остался доволен. Потом он отрезал от мотка для Гостахама, а оставшееся забрал себе, чтобы каждый смог проверить цвет при новом заказе.
Дома, едва сняв чадор и пичех, я тут же спросила у Гостахама, что еще могу сделать.
— Разве ты не хочешь передохнуть? — удивленно спросил он.
— Ни минуты, — сказала я; волшебство индиго пробудило во мне тягу к работе.
Гостахам улыбнулся и велел мне расчертить еще одну сетку.
С того дня чем больше я просила у Гостахама дать мне какую-нибудь работу, тем охотней он соглашался. А работы было достаточно: нужно было расчерчивать новые сетки, смешивать цвета, отмерять бумагу. Я наслаждалась этими моментами так же, как ненавидела уборку и работу на кухне. Гостахам звал, и я бросала нож или ступку и с радостью присоединялась к нему. Остальные слуги возмущались, а особенно кухарка, которая с усмешкой спрашивала, накормит ли меня ужином олень или онагр, которых я учусь рисовать. Не нравилось мое увлечение и Гордийе.
— Когда нужно прокормить столько ртов, важна помощь каждого, — однажды сказала она, но Гостахам не обратил внимания на ее слова.