Гостахам прилег рядом.
— Я никогда не встречал никого, кто хотел бы учиться так, как ты, — сказал он.
«Кроме самого себя», — подумала я. Но теперь мне было стыдно: у женщины не должно быть таких сильных желаний.
— Все изменилось после смерти отца…
— Конечно, это самое большое горе для вас с Махин, — печально согласился Гостахам. — Однако возможно, что это совсем не плохо для тебя, отвлечься учебой.
В уме я держала гораздо больше, чем только отвлечение.
— Я надеялась, что с вашего разрешения смогу выткать ковер, который вы только что нарисовали, для приданого… если оно мне, конечно, понадобится.
— Неплохая мысль, — похвалил Гостахам. — Но сможешь ли ты позволить себе купить шерсть? Придется занять деньги, — ответила я.
Гостахам задумался на минуту.
— Хотя по сравнению с коврами, которые мы делаем в шахской мастерской, этот будет очень простым, но стоить он будет гораздо больше, чем шерсть для него.
— Я буду упорно трудиться, — сказала я. — Обещаю, что не разочарую вас.
Гостахам пристально смотрел на меня и минуту не отвечал ничего. Внезапно он вскочил с подушек, словно испугался джинна.
— Что случилось? — с тревогой спросила я.
Гостахам глубоко вздохнул и снова сел.
— На секунду у меня появилось странное чувство… будто я сидел рядом с молодым самим собой.
Вспомнив его историю, я улыбнулась:
— Юноша, который отдал свое лучшее сокровище шаху?
— Он самый.
— Я поступила бы так же.
— Знаю, — сказал Гостахам. — Вот поэтому в уплату за удачу, вошедшую в мои двери, я разрешу тебе выткать ковер. Когда закончишь, с вырученными деньгами можешь делать все, что угодно, верни мне только деньги за шерсть. Но не забывай: ты все еще обязана выполнять поручения Гордийе по дому.
Я склонилась и поцеловала ноги Гостахама, прежде чем побежала рассказывать матушке благие вести.
У Нахид не было затруднений с приданым, но было много других. Когда она постучала в дверь Гостахама, приглашая меня навестить ее, я уже знала, чего хотела моя подруга. Иногда мы шли к ней домой, и я продолжала учиться письму под ее присмотром. Иногда же мы тайком приходили к тем рядам для зрителей у Лика Мира, где Нахид впервые приоткрыла Искандару свое лицо. Завороженная, я наблюдала за людьми, снующими по площади во время игры, — загорелые солдаты с длинными мечами, косматые дервиши с чашами для подаяния, бродячие музыканты, индусы с дрессированными обезьянами, христиане, которые жили за мостом Джульфа, странствующие купцы, приехавшие сбыть товар, женщины в чадорах со своими мужьями. Мы старались затеряться в толпе, словно рядом были наши семьи. Когда началась игра, Нахид отыскала глазами своего возлюбленного и следила за ним, как зрители за мячом, все ее тело рвалось к нему.