— Только одеть.
— Жалко ее прикрывать, — со вздохом ответила толстуха. — Взгляни на нее!
«Взглянуть на что?» — подумала я. Мне не было видно, куда они смотрят, но я почувствовала, как жар ползет по щекам и груди.
— Можно подумать, он все увидит через одежду, — ответила Хайеде. — Он никогда не смог бы рассказать, поглядев на ее лицо.
— Она такая смуглая, прямо цвета корицы.
— Верно, — согласилась Хайеде, — но ты посмотри, что она прячет под этими тряпками!
Толстуха засмеялась.
— Знаешь, и я была такая!..
— Не сомневаюсь, но ты когда-нибудь видела такие маленькие руки и ноги, нежные, как у младенца?
Азиз вздохнула.
— А вот концы пальцев у нее жесткие, прямо козий рог, — сказала она. — Уверена, ему не понравится.
— Он ей не на концы пальцев залезет, — ответила Хайеде, и обе женщины захихикали, словно не слышали ничего смешнее.
— Да, — грустно сказала толстуха, — летний инжир не такой спелый…
— А летние розы вянут за неделю. Подожди, когда она забеременеет. Тогда все ее тело оплывет и потеряет очертания…
— Ты говори: если она забеременеет, — сказала Азиз, и две женщины снова засмеялись, на этот раз громче. — И вообще, у нее всего три месяца.
— День уходит, ее надо разбудить, — сказала Хайеде и принялась растирать мою ступню.
Я вздрогнула и потянулась, словно приходя в себя после краткого сна. Несмотря на все их услуги, я чувствовала, словно меня ранили в живот. Сколько можно удержать привязанность Ферейдуна, если даже две старые служанки находят повод для жалости?
— Смотри, она мерзнет! — показала Азиз Хайеде. Она словно забыла, что я проснулась и теперь слышу все.
Прислужницы усадили меня на деревянную скамью и начали одевать в одежды, которые женщина может носить лишь для мужа. Они натянули на мои ноги прозрачные шаровары, а руки вдели в рукава шелковой рубахи, завязывающейся только на горле. Поверх я надела бледно-розовое облегающее платье и бирюзовый халат, расходившийся, обнажая рубаху и место, где сходятся груди. На волосы я накинула тонкий шарф белого шелка, скорее для украшения, чем из стыдливости, и нитку жемчуга на лоб. Шелка мягко шелестели на моей коже, когда женщины вели меня в маленький покой, тот самый, где я впервые встретилась с Ферейдуном. Они зажгли курильницы с ладаном, а я стояла между ними, пока благовоние пропитывало мои одежды и кожу. Они внесли также фарфоровые кувшины с красным вином и молоком. Я сбросила туфли и поставила их бок о бок на одну из плиток, покрывавших пол. От густого, дымного аромата, казалось, перехватывало горло. Я надеялась, что моя матушка права и что на этот раз все будет иначе.