Белоголовый замолчал. Ответ был неполон.
— А зачем? — строго поинтересовался Дарник.
— Чтобы ослабить врага, — неуверенно произнес Беляк.
— Чтобы свое войско отбросило страх, — явственно раздался шепот какого-то подсказчика.
— Десять розог! — приказал Рыбья Кровь.
Староста класса с помощником вывели Беляка на середину читальни и перегнули через козлы «Девичьи слезы».
— Нет-нет! Я прошу тебя отменить наказание, — обратилась Всеслава к мужу.
— Ладно, все сели на место, — уступил князь.
А позже он выслушал от жены еще и целую речь по этому поводу:
— Ты запрещаешь пороть своих гридей, чтобы они больше помнили о своем достоинстве и чести. Так почему порешь тех, кто потом станет вожаками твоих ватаг? Сам говорил, что тебя мать никогда в детстве не наказывала.
— Не мной этот обычай заведен, не мне и отменять, — недовольно ответил князь. Но все же впредь старался больше будущих вожаков розгами не наказывать.
Оглядевшись внимательно по сторонам, он с изумлением отметил, насколько ладно Всеслава влилась в новую для себя жизнь и приноровилась к Липову и липовчанам. Появляясь всюду не только с князем, но и сама по себе в сопровождении двух дружинников-телохранителей, она своим приятным и милым обхождением с окружающими быстро стала всеобщей любимицей. Все женщины вздыхали, глядя на нее, жалея, что такая невинная красотка стала женой их сурового князя. Никто не слышал от нее ни разу слова жалобы или грусти по родному Корояку и родителям. Если ровное и спокойное отношение Дарника к воинам и липовчанам пугало людей, потому что они не чувствовали за этим к себе сердечной княжеской симпатии, то за доброе к себе отношение княжны, пусть и не приносящее каких-либо благ, они готовы были ее горячо любить и славить.
Фемел, когда Рыбья Кровь осторожно навел его на этот разговор, объяснил странность ситуации просто:
— Все правильно. В любом городе должен быть главный человек, в котором для всех жителей сосредоточились бы все добродетели. У нас в Романии таким человеком бывает обычно праведный священник или народный трибун, которого преследуют власти. Сам ты на это место никак не подходишь.
— Это еще почему? — обидчиво процедил Дарник.
— Ну ты сам посуди, как тебя, такого скрытного и бесконечно удачливого, жалеть и любить можно?
— А Всеславу, выходит, можно?
— Конечно, — у дворского тиуна не было и тени сомнения. — Она еще горькое дитя, вырванное из теплого гнездышка, — это раз. Стала женой того, кто предыдущую жену приказал разрубить на части, — это два. Будет всем защитницей перед тобой — это три.