Эдик подошел к комнате матери и остановился. Зачем он ей понадобился? Хотя понятно зачем — убили Илону, да еще так ужасно, и теперь мама хочет обсудить с ним, что делать дальше. Но ведь она уже предприняла все возможные меры. И наняла детектива, похожего на дважды увеличенного вширь и вверх Депардье, и распорядилась установить камеры. Утром долго беседовала о чем-то с Мальчиком Жорой — при мысли об этом жалком существе Эдик поморщился — и после отправила его с секретным поручением неизвестно куда, так что Жора до сих пор не вернулся. Вообще-то, говоря откровенно, Эдик был только рад, что от него не требуется ничего решать, никуда ехать и предпринимать какие-то, на его взгляд, бессмысленные, а то и опасные действия. Не то чтобы он был трусом… Просто привык за свою жизнь, что всеми серьезными делами занимается мама. И как-то отучился действовать сам. Во всяком случае если это не затрагивало напрямую его интересов. А сейчас его единственным интересом была Наташа — сокровище, свалившееся на него неизвестно за что. Вспомнив о жене, Эдик выпрямил сутулую спину и пригладил волосы. Затем постучал в дверь матери и вошел.
Евгения Генриховна сидела за столом, разбирая бумаги, и весь интерьер вокруг нее словно говорил о занятости и солидности. На окне стояли в высокой вазе три огромные белые каллы, похожие на лебедей, превратившихся в цветы, и Эдику пришло в голову, что никакого траура по Илоне в доме нет. Он не любил девушку, искренне не понимал, зачем мать держит ее при себе, но сейчас ему подумалось, что ее смерть заслуживает какого-то внимания с их стороны.
— Конечно, о том, чтобы завешивать зеркала, никто не говорит, — неожиданно вслух подумал он. — Но хотя бы от букетов можно было на время отказаться.
— Ты о чем, Эдуард? — вскинула Евгения Генриховна голову. — Сядь, мне нужно кое-что закончить, я недолго. Так о чем ты?
— Неправильно мы себя ведем, — так же задумчиво продолжал Эдик.
— В чем же неправильно? — осведомилась мать, не отрывая глаз от документов.
— В том, что девушка умерла. А мы словно и не заметили ее смерти.
— Эдуард, что ты говоришь? — Евгения Генриховна сняла очки в тонкой оправе и аккуратно отложила их в сторону. — Что значит — не заметили? Если ты не принимаешь участия в решении возникших проблем, это еще не значит, друг мой, что они не решаются.
— Дело не в том, — возразил Эдик. — Все наши страхи сейчас — страхи за нас, за семью. Ты пытаешься нас обезопасить, и я тебе очень благодарен, честное слово! Но все же… Для нас смерть Илоны — просто… ну, не знаю… как флажок такой, что ли: «Внимание, здесь опасность». А смерть — в первую очередь смерть сама по себе и уже во вторую — флажок или еще что-нибудь. Вот посмотри, — заторопился он, видя недоуменный взгляд матери, — ведь мы даже цветы не убрали, не говоря уже о трауре.