— Не подгадывать! — рассердился он. Нос и щеки раскраснелись, как будто он внезапно захворал. — Ты, пицца!
— Простить моя, сэр… — забормотала я. Вряд ли меня могли назвать пиццей, американской едой. Но что же тогда он сказал? Произношение моих учителей в Гонконге не имело ничего общего с тем что я слышала теперь в Бруклине.
— М-м-меня, — произнес он, сложив губы в ниточку. — Простите м-м-меня.
— Простите меня, — повторила я.
Я его явно раздражала, но не понимала почему.
Мистер Богарт написал на моем листке огромное «О» и протянул мне. Этот ноль будто полыхнул флуоресцентным светом на весь класс. Что скажет Ма? Я никогда в жизни не получала нулей, а теперь еще все вдобавок решат, что я жульничаю. Оставался единственный шанс произвести положительное впечатление на мистера Богарта — проявить усердие в уборке класса после уроков. Если уж я не могу продемонстрировать интеллектуальные способности, сумею хотя бы доказать, что старательно работаю.
Но едва прозвенел звонок, все ребята тут же выбежали из класса. Никто не остался вымыть полы, расставить стулья и стереть с доски.
Мистер Богарт, заметив мое удивление, спросил:
— Чем могу помочь?
Я промолчала и поспешила выйти из класса.
Ма ждала меня на улице. Я была так рада видеть ее, что чуть не расплакалась, вцепившись в ее руку.
— Что такое? — Она развернула к себе мое лицо. — Тебя кто-то дразнил?
— Нет. — Я вытерла щеки. — Все нормально.
Ма не отводила взгляд:
— Тебя кто-то ударил?
— Нет, Ма. — Я не хотела, чтобы она переживала, потому что все равно ничего не сможет сделать. — Просто здесь все совсем по-другому.
— Понимаю. — Она все еще тревожилась. — Что вы сегодня делали?
— Я не помню.
Ма вздохнула, уступая, и принялась объяснять, как мне самостоятельно добираться до фабрики. Она выдала целый список, чего не следует делать: подходить к странным незнакомым мужчинам, бездомным, карманникам, прикасаться к грязным поручням, стоять слишком близко к краю платформы…
У входа в метро грохот поезда заглушил ее слова. Стены тоннеля, проносившиеся мимо за мутным вагонным стеклом, сливались в бесконечное размытое пятно. В таком шуме разговаривать было почти невозможно. Напротив нас сидели два мальчика примерно моего возраста. Когда тот, что повыше, встал, из кармана у него выпал громадный нож — в кожаных ножнах, а рукоять по руке взрослому мужчине. Я сделала вид, что смотрю в другую сторону, и пожалела, что не могу стать невидимкой. Второй парень махнул приятелю, тот поднял нож, и оба вышли из вагона. Я покосилась на Ма, глаза у нее были прикрыты. Я прижалась теснее и принялась запоминать остановки и пересадки, чтобы не заблудиться, когда поеду одна.