Полудурок, зайдя в контору, обнял Вальку за плечи и, чмокнув ее в щеку, вошел к председателю колхоза.
— Ты только что вернулся? Узнал про Витьку что-нибудь? Зачем вызывали? — забросал вопросами.
— Ничего не сказали про Ананьева. Спрашивали, как работали, давно ли с ним в напарниках? Как учил? Почему я к нему пошел, а не к другим?
— И что ты ответил? — перебил председатель.
— А так и сказал, как было, что другие меня не брали. Виктора отец умолил, упросил за меня. К тому ж, он из всех трактористов самый что ни на есть ломовой. Лучше и больше, чем он, никто не работал.
— Еще о чем спрашивали?
— Говорил ли он со мной о чем? Я и ответил, как на духу, что Ананьев в кабине, а я — на прицепе. С утра до ночи. Когда в парк вертались, не то болтать о чем, дай Бог ноги до дому дотащить. Когда учил на тракториста, все о работе. Про двигун, карбюратор, про плуги и бороны говорили. Да и много ль услышишь в кабине. От шума мозги наизнанку выворачиваются. Ни одной свободной минуты не было. Ложка из рук летела от усталости. Какие там разговоры? Дожить бы до утра. И так все время.
— А еще о чем спрашивали? — не унимался председатель.
— Больше все. Сказали, чтоб я, покуда, домой возвращался.
— Значит, еще вызовут. Давить станут. Говорил ли он с тобой про политику?
— Какая политика? Что мы смыслим в ней? На это умные головы иметь надо и время. А у нас ни того, ни другого не было. Про политику хорошо болтать, когда пузо полное и все в доме есть. И на столе, окромя картохи, лука и хлеба, еще бутылка стоит. И завтра на работу идти не надо.
— Это ты, полудурок, чекистам такое ляпал? — подскочил председатель.
— А че? Не так опять?
— Дубина! Кто это говорит в ЧК? Тебя могли там враз схомутать и в клетку! Чурбак с глазами и мозги твои — труха гнилая! Теперь о тебе начнут узнавать! Всех, кто тебя знает, — дергать. Уж лучше б ты молчал, полено безмозглое!
— Так а меня про политику не спрашивали. Это я вам сказал…
— Иди домой, пенек обглоданный! Вот чучело. Да ты не полудурок, ты целый дурак! — злился председатель.
А Кешка тем временем пощупал в кармане хрустящие купюры, усмехнулся и вышел из кабинета.
Дома коротко сказал своим, что вызывали его из-за Виктора. Он защищал Ананьева, но ему не поверили.
— То же самое сказал он водителю молоковоза. Тот долго материл дурную власть, подлых стукачей, клял жизнь и судьбу колхозную — пропащую. И пошел в ночь, спотыкаясь от злости.
Дошел ли он до дома? Кто знает… Его, Абаева и председателя колхоза арестовали в эту ночь. Всех. Разом…
Село, узнав о том, подавилось удивлением: