— Радостию бы рад, — говорил Марк: — да невозможно!
— Ведь дождь прошел… Сегодня праздник… — говорил ему барин.
— Гости-с! Крестины!.. Милости прошу…
— А! — оглядывая гостей, весело проговорил барин, — всё старые знакомые… Мое почтение! — раскланялся он со мной.
— Всё старые! — поднявшись, проговорили гости. — Здравствуй, Ликсан Ликсаныч.
— Здравствуйте, здравствуйте, друзья любезные, — влезая на уступленное старостой место, говорил барин. — Здравствуйте… как поживаете? Нет ли чего хорошенького?
Говорил он это, очевидно, иронически. Крестьяне, также улыбаясь, отвечали ему:
— Слава богу… помаленьку!
— Ну и славу богу! Простили Ивана-то?
Барин, сказав это, поставил локти на стол и опустил усы на сжатые кулаком пальцы рук. Ответа он ждал, как-то искоса посматривая на крестьян. Я не знал, почему это делается, но видел, что сидевшие за столом крестьяне медлили ответом.
Барин тоже молчал, постукивая кулаком по своим усам.
— А? — вопросительно промычал он еще раз.
— Он, Ликсан Ликсаныч, сам пошел на мировую…
— За много ли?
— На полштофе помирились.
— Отлично! А голова-то зажила?
— Кой подживает, кой не…
— «Кой не»… — повторил барин и, обратись к Марку, произнес: — ты что ж не угощаешь водкой-то?..
Марк со всех ног бросился наливать водку и подал барину через край налитую рюмку. Барин поморщился и залпом опрокинул ее в рот. Но горловая судорога не пускала глотать, и барин долго сидел с сжатыми губами, роясь вилкой в чашке с яичницей и щукой. Кой-как глоток проскользнул, и словно всем полегчало.
— «Кой подживает, кой не!»… — повторил барин, утирая усы концами скатерти.
— Да вот это еще место, — указывая на собственный висок, объяснял один из крестьян: — это еще не совсем… Дюже глыбко просадил он…
— Глыбко?.. — переспросил барин.
Такая манера разговаривать крайне стесняла всех присутствующих: барин точно допрашивал, и видно было, что ответы, которые давали ему его подсудимые, очень мало удовлетворяли следователя. Но барин как будто не замечал этого. Лично мне было просто неловко присутствовать при непонятном мне разговоре; но крестьяне, к которым обращался барин, казалось, хорошо понимали, в чем дело, и чувствовали себя едва ли не хуже, чем я себя чувствовал.
— Ну, а Евсею вы сколько ударов-то дали? — придвигая к себе стакан чаю и как будто с полною беспечностью приготовляясь распить его, продолжал барин тем же строгим тоном.
— Это, Ликсан Ликсаныч, не мы удары-то обозначаем: на это есть суд.
— А не вы «суд»-то?
— Никак нет!.. На то есть судьи… — отвечали крестьяне разом.
— А судей кто выбирает?..