— Ух ты! Значит, он святой?
— Решай сам. Но думаю, чем больше вокруг тебя святых, тем лучше для тебя и для твоей души.
— Он ближе всех ко Христу, а Кеша — к Иуде.
— Что мы знаем об истоках праведности Махоткина? Что мы знаем об его детстве? Что если на его совести лежит такой страшный грех, что любое наказание за него — ничто? Ведь и Кеша после своего предательства был… ну прямо замечательным человеком. И он оставался бы Князем, любимцем молодежи, героем и прочая и прочая, если бы не двадцатый съезд. И только на Небесах разобрались бы, кто он такой, и он пошел бы не в рай, как думали мы на земле, а в вечный огонь, где жарится Иуда. Праведность мира сего и праведность пред Богом не всегда совпадают.
«Юный современник» только глазами хлопал: «негр» Шавырин окончательно заморочил ему голову.
— Напишите о Махоткине роман, — сказал он. — Пусть теперь не напечатают — напечатают после.
— Думал и об этом. Ничего не выйдет.
— Почему?
— Жизнь каждого человека изначально имеет свой жанр. Жизнь одного человека — роман, другого — рассказ, третьего — басня, четвертого — анекдот. Махоткин — это не роман.
— А что?
— Жанр агиографии — житие. Этот жанр мне не по силам. Я не Епифаний Премудрый, а…
Спустя два года после гибели Витька Николай Иваныч подумает, что жизнь его брата — всего лишь анекдот.
«Юный современник» взял у Владимира Шавырина телефон в расчете на то, что интересные и поучительные встречи с писателем могут быть продолжены, однако ошибся: «негр» вежливо, но настойчиво намекнул на нежелательность более тесных отношений и даже не поинтересовался предметом разговора Махоткина и отца. Скорее всего, думал смышленый современник, в день похорон «дяди» Миши на «негра» нашел пьяный стих поговорить и поумничать, независимо от качества собеседника, которого он, может, едва и замечал и забыл о нем на следующий день. И это было достаточной причиной, чтобы забыть его умные рассуждения о святых, которые могут являться в мир в самом неказистом виде, чему имеются многочисленные свидетельства очевидцев. И вообще, шла далекая от святости жизнь, заботы, дурь и беды.
Впрочем, на очередных похоронах «негр» вел себя с «юным смышленым современником» как ни в чем не бывало, то есть как бы не избегал его и продолжал говорить умные вещи.
«Какое мне дело до чужих жизней, чужого времени и чужих химер?» — думал юный Николай Иваныч, слушая «негра», но в душе понимал, что лжет себе: вся его жизнь вольно или невольно проходила под тенью старых барбосов, которых он и любил, и ненавидел за власть над собой. Он вспоминал, как любил отца в детстве — до головокружений. Особенно когда тот надевал свой кожаный реглан, фуражку Севморпути и чудно пахнущая кожей планшетка била его по ноге.