Она умела с каким-то пугающим неистовством отдаваться каждому мгновению их встреч — могло показаться, что она ради этого счастья готова на все и не переживет разлуки — однако легко переживала: с глаз долой — из сердца вон.
Когда он поливал американцев, надеясь походя зацепить и свое «бой-фрэндство», она уходила от темы. И как бы указывала ему свое место.
— Я знаю американцев реальных. У них есть и неплохие свойства. Если американца, находящегося на последней стадии рака, спросить, как он вообще, в ответ услышишь веселое «файн!».
— Согласен, это хорошо — не навязывать свои заботы посторонним. А если близкие? Или там все друг другу посторонние?
— Близкие сами должны все знать.
— Согласен. Если им дают эту возможность.
Он думал, что ради своего счастья (а счастьем и судьбой была «она») готов на все и отшвырнет каждого, кто станет на его пути… Не ради себя, ради нее, уточнял он. Ведь она без него не испытает того, что испытывает.
Как она умна, деликатна, как заботливо оберегает от любого волнения, любой омрачающей мысли.
Он подумывал, что если Серафимовна станет на его пути, он отшвырнет и Серафимовну. Нет, не ради себя, а ради Оды, уточнял он, хотя в душе понимал, что лжет себе.
Когда он узнал, что отец жив и здоров и кормит уток на пруду и обитает в квартире у «Аэропорта», успокоился. Но если бы отец стал на его пути… Совсем не обязательно откидывать — можно обойти. А ведь если батька узнает про Одессу, то будет рычать и размахивать своими кувалдами, хотя своего старшего друга «дядю» Мишу не осуждал за связи с комсомолом, то есть комсомолками. Теперь Николай Иваныч с высоты своей влюбленности трактовал и отца, и Серафимовну как несложные для осмысления АПы.
Он воротился домой и с некоторым облегчением обнаружил, что жена в отсутствии и потому нет необходимости оправдываться и врать. А ужин разогреть — дело нехитрое. Он прошел на кухню и обнаружил записку, прислоненную к стакану, и рядом запечатанный конверт.
«Дорогой Николай! Все в порядке. Я ушла. Благодарю тебя за все. Будь спокоен и счастлив. Татьяна».
— Что за вздор! Какая еще Татьяна? — разозлился он, не сразу сообразив, что Татьяна — всего лишь Серафимовна.
Он сел в кресло и задумался. Что ей в голову стукнуло? Нет, дорогая, так эти дела не делаются. Решила сыграть в благородство?
— Интересно, — бормотал он. — Очень интересно девки пляшут. Она просто спятила. Куда ей деваться?
Минуту назад он мечтал о свободе, однако, получив таковую без ненужных скандалов и слез, расценил ее как предательство, словно Серафимовна оставила его одного барахтаться в волнах моря житейского. Иначе говоря, свобода ему была не нужна, то есть нужна, но при каких-то иных условиях, а каких именно, он пока не решил. Предложенная Серафимовной игра его не устраивала, так как била по самолюбию.