— Похоже, они уехали, — сказал Нэш.
— Да нет, они там, — сказал Поцци. — Сдрейфили просто.
Но в окнах и после второго звонка оставалось темно, и дверь никто не открыл.
— Хватит, по-моему, — сказал Нэш. — Если хочешь, придем завтра.
— А горничная? — сказал Поцци. — Она-то должна быть на месте. Может, передадим записку?
— Может, она рано ложится. Может, у нее выходной. Я так думаю, что там нет никого.
Поцци в отчаянии пнул в дверь ногой и вдруг принялся ругаться. Звонить в третий раз он не стал, а отошел на дорожку и, повернувшись к пустому дому, глядя в одно из окон верхнего этажа, с яростью заорал.
— Эй, Флауэр! — крикнул он. — Да, да, толстый, я к тебе обращаюсь! Ты подонок, мистер, — тебе об этом известно или нет? Ты и твой хлюпик, оба вы подонки, и вы еще мне заплатите!
Он надрывался так три-четыре минуты, сотрясая воздух бессмысленными ругательствами и угрозами, которые становились все крепче, а голос все чаще прерывался и дрожал. Нэшу стало жалко его до боли, но он ничего не мог сделать, только ждать, когда утихнет приступ гнева. Он стоял в темноте, глядя на мотыльков, слетевшихся на свет фонаря. Где-то вдалеке заухала сова — раз, другой — и замолкла.
— Идем, Джек, — сказал Нэш. — Пошли, пора спать.
Но Поцци еще не выплеснул того, что накопилось. Собираясь уйти, он наклонился, подобрал с дорожки горсть гравия и швырнул о стену. Гравий в нее стукнулся, как дробь, и за стуком потом, будто эхо, раздался тихий звон разбитого стекла.
— На сегодня хватит, — сказал Нэш. — Достаточно.
Поцци пошел за ним к лесу.
— Козлы, — бубнил он себе под нос. — Этим миром правят одни козлы.
После той ночи Нэш решил уделять Поцци больше внимания. Парнишка был на пределе, а они еще не прожили там и половины срока. Не говоря ни слова, Нэш взял большую часть работы на себя — давал Поцци отдых и тем временем, пока тот сидел, сам загружал и возил коляску, рассудив, что лучше он немного попотеет, зато ситуация останется под контролем. Ему не нужны были новые пьяные взрывы, и не хотелось смотреть и ждать, когда парень сломается. Нэш был вполне в состоянии справляться с дополнительной нагрузкой, и в конечном итоге это для него было проще, чем втолковывать Поцци, что терпение есть добродетель. Через тридцать дней все закончится, говорил он себе, а если его не хватит протерпеть всего тридцать дней, то что же он за мужчина?
Вечером после ужина он больше не брался за книги, предпочитая провести час-другой вместе с Поцци. Вечер был опасным временем, и Нэш боялся оставлять Поцци одного в кухне, наедине с собой и с его безумными мыслями. Теперь по вечерам Нэш был весь в распоряжении Поцци, стараясь, чтобы это выглядело естественно. Если Поцци хотелось сыграть, они играли в карты, если хотелось выпить, Нэш открывал бутылку и пил вместе с ним наравне. Не важно, чем именно они решали заняться, важно было, что теперь они разговаривали. Нэш без конца рассказывал о том, что повидал за последний год, о том, как тушил в Бостоне пожары, расписывая их во всех страшных подробностях, чтобы Поцци, слушая о чужих несчастьях, не думал бы о своем. Какое-то время — по крайней мере, первое — тактика Нэша срабатывала. Поцци стал намного спокойнее, вдруг будто бы даже забыв про Флауэра и Стоуна и очную ставку, но вместо одной навязчивой мысли стали появляться другие. Как правило, Нэш легко уводил разговор из опасного русла — например, если речь заходила о девушках, — но иногда Поцци ставил его в тупик. Он был, в сущности, безобидный, но, когда посреди разговора Поцци вдруг входил в раж и начинал нести полный бред, Нэшу становилось не по себе.