Прозвенел звонок, и наступила тишина. И в этой тишине образовалось слово. Потом предложение. Потом абзац. Она нашла в сумочке ручку и стала писать на полях книги. Исписала одну сторону, потом другую, заменяя одну страницу другой. Она писала, пока не заболела рука, пока стюардесса не принесла легкий завтрак. Затем положила ручку и посмотрела в окно. Это изумительно, подумала она. Самолет выходил из тумана во вселенную голубого неба и горных облаков.
Часть вторая
Двадцать шесть
Манго было каким-то чуждым и мясистым и напоминало ему женщину. Цвет его варьировал от ящеричного оранжево-розового до травянисто-зеленого — пестрая палитра, которая менялась за одну ночь, если оставить плод на подоконнике. Переменчивый, как Регина. Кожура толстая и плотная, сквозь которую трудно проникнуть; мякоть волокнистая и мясистая, блестящая от сока. Запах божественный. Чтобы есть эти штуки, требовалась сноровка, которой он еще не достиг: особый способ, как снять кожуру, удалить косточки и разрезать плод на красивые дольки, которые подавались на белой фарфоровой тарелке; но самое большее, что он мог сделать, — это встать над раковиной и сосать мякоть. Ему захотелось представить обнаженную Регину в ванной и этот сок, стекающий с ее сосков. Фантазия улетучилась в течение минуты: Регина никогда не стала бы есть в ванной. Не допустила бы такого беспорядка.
Господи, как на рынке воняло! В лавках вдоль стен продавалось облепленное мухами мясо. Запах был кровавый (свежий забой), туши еще сочились. Еще хуже был запах готовящегося мяса, не похожего ни на один бифштекс или отбивную, которую он когда-либо ел. Он не сомневался, что это конина, хотя все отрицали. Рядом с ним с протянутой ладонью стояла босая женщина с привязанным на спине ребенком. Она ничего не говорила, просто ждала с протянутой рукой. Он полез в карман шортов и вытащил пригоршню шиллингов. Она пробормотала: «Ahsante sana» — и пошла дальше. Томас теперь ходил на рынок с карманами, полными шиллингов. Не из чувства вины, хотя и его было предостаточно, — неприятно и тяжело отказывать. Идти дальше, притворяясь, будто ты глубоко задумался, когда нищий бредет за тобой, бормоча невнятно: «Tafadhali». Пожалуйста, мистер. Проще иметь полный карман денег. Подаяния нищим очень расстраивали Регину, поэтому она демонстрировала терпение, снова и снова повторяя то, что произносила уже сотни раз. Это не поможет, говорила она, это не решит проблемы.
«Это решает мою проблему», — думал Томас.
Мы и они. Эта мысль не уходила. Он находился в стране уже почти год, и по-прежнему это были «мы», по-прежнему «они». И «мы», как ему виделось, были снисходительными, непонимающими, несколько нелепыми в своей коллективной серьезности. Он не встречал еще ни одного американца (включая Регину), который, по его мнению, добился бы какого-то прогресса, — хотя, если только предположить, что существует проблема, которую можно решить, то Африка сама по себе — проблема. Велась бесконечная и утомительная дискуссия: действительно ли Кения нуждается в пребывании здесь американцев и хочет ли она этого? Да, нуждается. Нет, не хочет. Но ведь не будешь же действительно ходить и пропагандировать такую позицию? Для убежденности нужен узкий кругозор. Как у Регины. Тогда как у него, у Томаса, вообще не было кругозора, ни узкого, ни какого-то другого. Его интересовало материальное ощущение. Физический мир. Возможность наслаждаться здесь и сейчас. Сексуальный подтекст. И слова. Всегда слова. Он не доверял будущему, которого не видел. Падению с земли. Пустому экрану.