— Вот вы где, обсосы.
Новиков с Лехой оглянулись, увидев пред собой мужика под два метра ростом. Разноцветный хохол на голове и подведенные глаза внятно пояснили, кто пришел.
— Вы кого там суками называли, обсосы? — спросил тип с хохолком.
Тип явно был под каким-то будоражащим кайфом.
Новиков с Лехой переглянулись. Леха вдруг перегнулся в контейнер и выхватил оттуда первый попавшийся предмет — им оказался старый чайник.
Леха поднял руку — и стоял так с чайником, как проводник в поезде.
Новиков встал между другом и недругом, еще не придумав, как исправить ситуацию, но этот, с хохолком, странным, женским каким-то, но очень сильным движением толкнул его в грудь, и Новиков повалился — в падении успев заметить, как Леха взмахнул чайником, угодив противнику ровно в голову.
Спасла всех немолодая женщина, раскрывшая занавески в окне первого этажа и закричавшая:
— Вы что ж теперь каждый день тут будете убивать?!
Новиков поднялся, подхватил Леху… не сговариваясь, они побежали, роняя слюни и матерясь…
«Убили!» — подумал Новиков, оглядываясь и видя сначала женщину в окне, а потом этого, с хохолком, валяющегося на земле.
Но спустя секунду Новикову в спину очень больно попал чайник.
— Ах, ты гад! — взбеленился теперь уже он, кинулся было искать этот чайник на земле, но тут уже Леха подхватил Новикова, повлек прочь из дворика.
Новиков старался матери никогда не врать. Она, безусловно, не знала многого, но если б вовремя посмотрела сыну в глаза и спросила: расскажи, что там у тебя, мой хороший, — он открыл бы всё. Под материнским взглядом терялся, как в детстве. Тем более, кто сказал, что оно кончилось? Детства нет только у родителей, а наше детство не прекращается никогда.
Утром она позвала его завтракать. Новиков, забыв про свое опухшее лицо, побрел на запах омлета с сыром.
— Отец ушел уже? — спросил, как ни в чем не бывало, и только по материнскому молчанию понял, что мать о чем-то случившемся догадалась и теперь не отстанет.
Он сдался очень быстро; тем более что втайне, кажется, все-таки хотел этого. К матерям очень часто отношение двойственное: с одной стороны, мать неизменно всего боится и неуемно переживает о любой ерунде — но, с другой, когда ее видишь, почемуто не покидает уверенность, что она переможет такое, отчего любой мужик сломается пополам.
В общем, Новиков все рассказал под омлет. И чем больше рассказывал, тем омлет становился вкуснее, да и сам Новиков будто прибавлял в собственных глазах — его страдание, и материнская реакция на это страдание неожиданно придали ему ощущение почти уже гордости и даже некоторого восторга. В конце концов, что такое счастье, как не страстно разделяемая кем-то наша любовь и жалость к себе.