Рядом со станцией он нашел старинную колонку, подержал голову под струей воды. Лицо саднило словно один сплошной порез. В голове у него медленно прояснялось. От Грейт-Нека он был никак не дальше, чем за две мили. Он снял с правой руки перчатку, которая держалась на одном пальце и запястье, и сунул в карман. А где вторая? Уронил в лесу, когда перевязывал палец? Волна паники одарила его привычным ощущением. Придется возвращаться искать. Он проверил в карманах пальто, расстегнул пальто и поискал в брючных карманах. К ногам упала шляпа. Он напрочь про нее забыл, а если б она где-то выпала? Наконец в левом рукаве он нашел перчатку, вернее, то, что от нее осталось, — кусочек верха, державшийся на запястье, и комочек лохмотьев; он опустил их в карман с чувством неопределенного облегчения, напоминавшего счастье. Затем подвернул на штанине порванную манжету. Он решил двигаться к югу, сесть на любой автобус, идущий в том направлении, и доехать до первой железнодорожной станции.
Не успел он поставить себе четкую цель, как объявилась боль. Разве можно было идти пешком по дороге с такими коленями? Однако он шел, высоко задрав голову и тем самым понуждая себя двигаться. Был час неустойчивого равновесия между ночью и днем, когда еще темно, но предметы уже испускают слабое свечение. Казалось, тьма еще способна одолеть свет просто потому, что ее больше. Если бы только ночь продержалась, чтобы он успел добраться домой и запереть за собою дверь!
Но свет дня вдруг нанес ночи внезапный удар, расколов линию горизонта по левую руку. Серебристая полоса пробежала по вершине холма, и холм стал розовато-лиловым, и зеленым, и рыжевато-коричневым, словно открывал глаза. Под деревом на холме прятался желтый домик. По правую руку темное поле превратилось в высокое зелено-рыжее разнотравье, тихо волнующееся, как море. У него на глазах из травы выпорхнула птичка и своими заостренными крыльями выписала на небе мгновенное зазубренное ликующее послание. Гай остановился и проводил ее взглядом, пока она не скрылась из виду.
В сотый раз он разглядывал свое лицо в ванном зеркале, терпеливо прижигал каждую ссадинку кровоостанавливающим карандашом и заново припудривал. Он целеустремленно приводил в порядок лицо и руки, словно они принадлежали не ему, а кому-то другому. Когда его взгляд встречал в зеркале встречный, он отводил глаза — так же, подумалось Гаю, как тогда в поезде, когда пытался уйти от взгляда Бруно.
Он вернулся в комнату и повалился на постель. Впереди — остаток сегодня и целое завтра, воскресенье. Ни с кем не нужно встречаться. Можно на пару недель махнуть в Чикаго, а всем сказать, что уезжал по делу. Но если он покинет Нью-Йорк на другой день, это может показаться подозрительным. Вчера.