— Я не предполагаю!
Она отвернулась, отошла в самый конец дорожки и остановилась, опустив голову. Он последовал за ней.
— Анна, ты меня прекрасно знаешь. Ты знаешь меня лучше всех в мире. Я не хочу иметь от тебя тайн. Просто мне пришла в голову эта мысль, вот я тебя и спросил!
Он почувствовал, что исповедовался перед ней, и с чувством облегчения пришла мгновенная уверенность — такая же твердая, как недавнее убеждение, что Бруно написал письмо, — что Бруно не написал и не напишет.
Она равнодушно смахнула слезинку из уголка глаза.
— И вот еще что, Гай. Ты не перестанешь когда-нибудь ждать самого худшего — во всем и везде?
— Да, — ответил он. — Видит Бог, перестану.
— Вернемся к машине.
Он провел с Анной весь день и поужинал у нее дома. Никакого письма от Бруно. Гай выбросил из головы все опасения, словно кризис уже миновал.
В понедельник около восьми вечера миссис Мак-Косленд позвала его к телефону. Звонила Анна.
— Милый, я… я немножко расстроена.
— Что случилось?
Он знал, что случилось.
— Я получила письмо. С утренней почтой. Про то самое, о чем ты говорил в субботу.
— Про что именно, Анна?
— Про Мириам. Отпечатано на машинке. Без имени.
— Что в нем написано? Прочти в трубку.
Голос у Анны дрожал, но слова она выговаривала, как всегда, четко!
— «Дорогая миссис Фолкнер! Вам, вероятно, будет небезынтересно узнать, что Гай Хайнс имел к убийству своей жены куда более прямое отношение, чем в настоящее время считает полиция. Но правда выйдет на свет. Я полагаю, вам об этом следует знать, чтобы подумать, прежде чем выходить за такого двуличного типа. В придачу к этому пишущий знает, что Гаю Хайнсу недолго осталось гулять на свободе». Подписано: «Доброжелатель».
Гай закрыл глаза.
— Господи!
— Гай, ты не знаешь кто это мог написать? Гай? Ты где?
— Здесь, — ответил он.
— Так кто?
По ее голосу он понял, что она всего лишь напугана, что она ему верит и боится исключительно за него.
— Не знаю, Анна.
— Это правда, Гай? — спросила она с тревогой. — Ты бы должен был знать. С этим нужно что-то делать.
— Я не знаю, — повторил он, хмурясь. Его мысли, казалось, сплелись в запутанный узел.
— Ты должен знать. Думай, Гай. Есть люди, которых ты бы мог назвать своими врагами?
— Что на штемпеле?
— Центральный почтамт. Бумага самая обычная. Никаких «ключей».
— Не выбрасывай, я хочу сам посмотреть.
— Конечно, Гай. И я никому не скажу, я имею в виду из своих. — Пауза. — Но кто-то ведь это написал, Гай. Ты в субботу кого-то подозревал, правда?
— Я не подозревал, — у него перехватило горла. — Но такое порой случается, ты же знаешь, после разбирательств в суде. — Он отдавал себе отчет в том, что стремится покрыть Бруно так основательно, словно Бруно — это он сам, а сам он — убийца. — Когда мы сможем увидеться, Анна? Можно вечером к тебе приехать?