Никто не попытался ее утешить. Бланес глубоко вздохнул и прислонился к экрану.
— Как он это делает? — спросил Картер. Он сидел, вытянув ноги во всю длину, заложив руки за голову и опершись на стену, из футболки выбивались клочки покрывающих его грудь волос. — Как он нас убивает?
— Когда мы попадаем в его струну времени, мы в его распоряжении, — сказал Бланес. — Я объяснял уже, что в такой короткий промежуток времени, как в струне, мы не успеваем стать «твердыми», и наше тело и окружающие нас предметы становятся нестабильными. Там, внутри, мы как мозаика из атомов — Зигзагу достаточно вытаскивать один кусочек за другим или менять их местами, или уничтожать их. Он может делать это как хочет, так же, как управлять энергией света. Одежда, все, что остается за пределами струны, и значит, живет своей жизнью, нам не принадлежит. Ничто нас не защищает, мы не можем использовать никакое оружие. В струне времени мы наги и беспомощны как младенцы.
Картер сидел неподвижно. Казалось, он даже не дышит.
— Сколько это продолжается? — Он вытащил из кармана брюк новую сигарету. — Боль. Сколько, по-вашему, она длится?
— Никто из испытавших это не вернулся, чтобы нам рассказать, — пожал плечами Бланес. — У нас есть только описание Рика: ему казалось, что он провел в струне несколько часов, но тот двойник был не таким мощным, как Зигзаг…
— Крейг и Надя мучились несколько месяцев… — прошептала Жаклин, обхватывая руками ноги, точно она совсем окоченела. — Об этом свидетельствуют результаты вскрытий… Несколько месяцев или лет жестокой боли.
— Но, Жаклин, мы не знаем, что произошло с их сознанием, — поспешил вмешаться Бланес. — Возможно, их восприятие времени было другим. Объективное и субъективное время — разные вещи, не забывай… Может быть, с их точки зрения, все произошло очень быстро…
— Нет, — откликнулась Жаклин. — Не думаю…
Картер рылся в карманах — вероятно, искал зажигалку или спичечный коробок, потому что во рту у него все еще торчала измятая сигарета. Но в конце концов махнул рукой, вытащил сигарету изо рта и, глядя на нее, проговорил:
— Я много раз видел пытки и испытывал их на себе. В 1993 году я работал в Руанде, занимался подготовкой нескольких военизированных групп племени гуту в районе Мурехе… Когда началась заварушка, меня обвинили в предательстве и решили подвергнуть пыткам. Один из командиров заявил, что они будут действовать не спеша: начнут с ног и дойдут до головы. Для начала они острыми палками выдрали мне ногти на ногах. — Он усмехнулся. — Такой боли я не испытывал за всю свою проклятую жизнь. Я рыдал и мочился от боли, но хуже всего было думать о том, что они только начали — это были всего лишь ногти на ногах, эта сухая дребедень, которая растет на самом дальнем конце тела… Я думал, что не выдержу, что мой мозг взорвется до того, как они дойдут до пояса. Но через два дня в деревню вошла одна из групп, которые я готовил, они убили тех, кто меня пытал, и освободили меня. Тогда я подумал, что всегда есть предел страданиям, которые можно вынести… В военной академии, где меня учили, говорили: «Если боль длится долго, ее можно вынести. Если она невыносима, ты умрешь, и долго она не продлится». — Он снова рассыпался старческим, усталым смешком. — Предполагалось, что эта теория подкрепит нас в трудный момент. Но это…