Евнух Базилий развернул свиток, в то время как глаза его устремились на мальчика. На лице царедворца отражалась смесь удивления услышанной новостью и коварства: как ее использовать с пользой для себя.
— Да, он действительно вылитый портрет императрицы, — проговорил он, а затем бросил с внезапно вспыхнувшим подозрением: — Уж не это ли сходство зародило в твоей голове такой план, старик?
— Есть только один способ ответить на ваш вопрос, — ответил твердо настоятель. — Спросить саму императрицу, правда или нет то, что я сказал, и сообщить ей радостную весть, что ее сын жив и здоров.
Искренность, с какой были произнесены эти слова, свидетельство папируса и красивые, как у императрицы, черты лица мальчика уничтожили последние сомнения в голове евнуха. Факт был непреложный, но какую выгоду он может извлечь из него — вот вопрос. Он стоял, зажав рукой свой жирный подбородок, на котором не росло ни единого волоска, и обдумывал сообщение так и эдак в своей коварной голове.
— Старик, — проговорил он наконец, — сколько еще человек знают об этом?
— Никто на всем белом свете, — был ответ. — Только дьякон Бэрдас в монастыре да я. И больше никого.
— Ты уверен в этом?
— Абсолютно.
Евнух решился действовать. Если он будет единственным человеком при дворе, который знает о тайне, то сможет легко подчинить себе властную императрицу, тогда, о-о… Император Юстиниан наверняка об этом ничего не знает. Вот был бы для него удар. Да такое может вызвать его охлаждение к Феодоре. Она, конечно, примет меры, чтобы тот так ничего и не узнал. В общем, если он, Базилий-евнух, будет ее доверенным лицом по данному делу, то это сблизит его с ней. Все эти мысли молнией проносились в его коварной и алчной душе, пока он стоял с папирусом в руках, глядя на отца-настоятеля и мальчика.
— Подождите меня здесь, — сказал он, — я сейчас вернусь.
Прошло несколько минут. Вдруг занавеси в противоположном конце комнаты раздвинулись, и евнух, пятясь задом, согнув свое толстопузое тело в глубоком поклоне, появился вновь. Следом за ним вошла какая-то энергичная женщина, одетая в роскошное, шитое золотом платье, поверх которого была накинута пурпурного цвета мантия. Пурпурный цвет сам по себе явствовал, что это не кто иная, как императрица, однако гордая осанка, неукротимая властность больших темных глаз и идеальные черты надменного лица — все говорило о том, что это Феодора, которая, несмотря на свое низкое происхождение, была так величественна и красива, как ни одна женщина в мире. Исчезли всякие замашки лицедейки, которым дочь Акакия, скомороха, научилась в цирке, как исчез легкий шарм распутницы, а то, что осталось, было достойно подруги великого государя императора: сдержанное царственное величие человека, который каждым вершком был властелином.