Во славу русской орфографии был задуман и частично реализован план монументальной пропаганды. Планировалось воздвигнуть скульптурные композиции в честь всех основных орфограмм. Особенное внимание мэр уделял правописанию двойных согласных. Помимо уже знакомой нашим героям буквы «Н» в окружении коленопреклоненных исключений, были возведены памятники Оловянному, Деревянному и Стеклянному, выполненные из соответствующих материалов. После смены власти на волне революционной эйфории их разрушили. Деревянный пошел на растопку, из Оловянного сделали наборы юбилейных ложек с надписью «Вольный Краснопырьевск». А вот голову Стеклянного удалось сохранить. Теперь она стоит в местной школе, макушка ее покоится на специально изготовленной в кабинете труда треноге, а внутри плавают золотые рыбки.
Всем поступавшим на госслужбу Кипяченый лично устраивал диктант.
Иван Иванович потянулся к полке, достал оттуда пожелтевшую бумажную папку с надписью «Дело №», открыл ее и зачитал вслух текст диктанта:
На колоссальной дощатой террасе, вблизи можжевельника, жена небезызвестного местного подьячего веснушчатая Агриппина Саввишна потчевала коллежского асессора Аполлона Филипповича моллюсками, винегретом и другими яствами под аккомпанемент аккордеона и виолончели.
— Меня бы после этого диктанта расстреляли, — шепнул Савицкий на ухо Живому.
— А меня бы накормили моллюсками, винегретом, можжевельником и дощатой террасой, — тоже шепотом ответил тот.
Поступавшим в банду также предлагался диктант, но попроще:
«Я, фамилия, имя, погоняло, вступая в ряды кипяченой братвы, торжественно обещаю: у своих не крысятничать, горбатого не лепить, понтов не наводить, на общак отстегивать, папу Кипяченого слушаться.
Сявкой буду.
Подпись, дата».
Впрочем, некоторые из особо приближенных к мэру писали оба диктанта.
— Да, небось, в те годы библиотека процветала, — заметил Савицкий.
— Ничего подобного! Ни библиотека, ни интеллигенция от этого триумфа орфографии ничего не выиграли. Даже наоборот. Сначала нас выселили из центра, а когда Кипяченого убили, то о культуре никто и слышать не хотел. Как только заговоришь с кем-нибудь о возвращении культурных ценностей, он тебе сразу: кипяченые времена вернуть хочешь? Нет, мол, кончилась ваша власть! Так мы тут и остались.
После смерти Кипяченого усадьба и все добро достались его правой руке, бывшему отличнику Мише Лиходумову.
Началось все, как водится, с женского коварства. Шуре Прытко надоел старый самодур Кипяченый, и она положила глаз на крупного и ладного Мишаню. Как уж она его уговаривала — неизвестно, но только однажды Лиходумов вдруг ни с того ни с сего затеял с любимым учителем спор по поводу написания предложения