Когда капрал, мурлыча себе что-то под нос, вел его к полковнику, Он чувствовал, как поднимается в нем утихшая было тоска по Рехине, сладкое и горестное воспоминание, которое таилось где-то на самом дне души, а теперь подступало к сердцу, требуя, чтобы Он остался жив, — будто умершая женщина взывала к памяти живого человека, чтобы не быть ей только источенным червями телом в безвестной могиле, в безымянной деревне.
— Вам будет трудновато одурачить нас, — оскалился в своей вечной улыбке полковник Сагаль. — Мы тут же вышлем два отряда проверить — так ли вы говорите или нет. И если нас атакуют с другой стороны, вам придется отправиться прямиком на тот свет, да при этом понять, что вы выиграли несколько часов жизни, но ценой своей чести.
Сагаль вытянул ноги в носках и пошевелил пальцами — от мизинца к большому, еще раз и еще. Сапоги, уставшие, без шпор, стояли на столе.
— А яки?
— О нем разговора не было. Да, ночь что-то затянулась. Зачем тешить бедняг мечтой о новом солнце? Капрал Паян! Давайте отправим тех пленных в лучший мир. Возьмите их из камеры и отведите туда, в патио.
— Яки не может идти, — заметил капрал.
— Дайте ему марихуаны,[57] — осклабился Сагаль. — Да притащите на носилках, а там прислоните как-нибудь к стенке.
Что видели Тобиас и Гонсало Берналь? То же самое, что и капитан, хотя Он стоял рядом с Сагалем над ними, на плоской крыше муниципалитета. Там, внизу, пронесли яки на носилках, прошел, опустив голову, Берналь — обоих поставили у стены между двух керосиновых ламп.
В эту ночь запаздывала утренняя заря. Не вырвала из тьмы силуэты гор и красноватая вспышка громкого ружейного залпа — Берналь едва успел дотронуться рукой до плеча яки, Тобиас так и остался полулежать на прислоненных к стене носилках. Лампы освещали его искаженное лицо, разбитое пулями, и ноги убитого Гонсало Берналя, по которым текли струйки крови.
— Вот вам ваши покойнички, — сказал Сагаль.
Его слова покрыл другой залп, далекий и дробный, к которому тотчас присоединился хриплый орудийный выстрел, угол муниципалитета рухнул. Панические крики вильистов донеслись до плоской белой кровли, где дико взревел Сагаль:
— Уже пришли?! Догнали нас?! Карранкланы?!
И в этот же миг пленник сбил полковника с ног и схватил — чудом ожившей, обретшей силу рукой — его кобуру. Пальцы ощутили сухой холод оружия. Он приставил револьвер к спине Сагаля, а здоровой рукой стиснул шею полковника и прижал его голову к крыше — от напряжения побелели скулы, на губах показалась пена. Взглянув за карниз, Он увидел, что внизу, в просторном патио, где свершилась казнь, царит паника. Солдаты карательного взвода бежали, опрокинув керосиновые лампы, топча тела Тобиаса и Берналя. По всей деревне Пералес слышались разрывы снарядов и выстрелы вперемежку с воплями, треском пылавших построек, цокотом копыт и конским ржанием. Но вот вильисты снова показались в патио, застегивая рубахи, подпоясывая брюки. В свете факелов бронзой отсвечивали лица, пуговицы, пряжки. Руки хватали ружья и патронташи. Быстро распахнулись двери конюшни; солдаты вывели ржущих коней, оседлали их и выскочили в открытые ворота. Несколько отставших всадников бросились вслед за отрядом, и патио опустел. Только трупы — Берналя и яки. И две разбитые керосиновые лампы. Вопли удалялись в сторону атаковавшего неприятеля. Пленный отпустил Сагаля. Полковник поднялся на колени, откашлялся, потер посиневшую шею и прохрипел с трудом: