Наконец на следующий день, рано утром, по коридору подворья шел какой-то человек и громко говорил:
— Господа! пожалуйте! Перевоз открыт! Река очистилась!..
Началась возня и суматоха. Все проезжающие, толкая друг друга, бросились с мешками и чемоданами из своих нумеров; на дворе звенели бубенцы и звякали колокольцы под дугами, вскидываемыми на лошадей.
Погода была пасмурная. Мелкий дождь моросил не переставая. Поверхность реки очистилась, но на средине ее все еще виднелась узенькая, словно пена, полоска мелких льдин. На берегу была грязь, достаточно взмешанная лошадьми, колесами, людьми. Народ толпами валил с берега в большие лодки, в которых начальство распорядилось перевозить проезжих.
— Осторожней, господа! Сделайте милость, не вдруг!.. — кричал кто-то с берега, но его не слушали.
Шум и гам были значительны.
— Отчаливай!.. С богом! — послышалось наконец.
Один из гребцов, натуживаясь, отпихнулся от берега; лодка наша как будто осела книзу и поплыла.
Весла работали неутомимо; проезжающие большею частью стояли и молча смотрели на воду. Дно лодки было завалено тюками, чемоданами, шляпными футлярами, зонтиками. По всем этим предметам весьма нетвердыми шагами похаживал какой-то мастеровой и звал какого-то Сеню.
— Сень! — шептал он, проваливаясь между чемоданами.
— Ты, брат, поосторожней! — говорили ему.
— Будьте покойны. Сень!.. — продолжал он бормотать и вдруг грузно шлепнулся в какую-то яму между чемоданами.
— Послушайте, что же это, наконец? — сердито проговорило несколько голосов. — Ведь это чорт знает что такое?.. Ведь этак можно перевернуть лодку?
— Будьте спокойны!.. — слышалось из глубины чемоданов, где ворочался мастеровой…
— Лежи! — сказал ему Сеня, — не шевелись!
— Пам-милуйте…
— Лежи, говорю!
— Никто не смотрит! — обиженно говорил какой-то господин в клеенчатом картузе, с испитым, хотя и не старым лицом. — Ни один шаг ваш не обеспечен так, чтобы вы могли быть покойны за свою жизнь…
— Действительно! — отвечали ему. — Бог знает что такое! Ведь он нас мог всех опрокинуть…
— И кроме того, сам народ положительно лишен какого-нибудь понимания! Не говорю о вежливости… Тут, как хочешь, невольно предпочтешь сторониться от всего русского…
Ответа на это не последовало. Молодой человек в клеенчатом картузе был слегка взволнован.
— Я объехал всю Европу, — сказал он, не обращаясь собственно ни к кому, — и решительно не припомню ни одного столкновения, даже с грубою массою, которое бы не оставило во мне более или менее приятного впечатления… Однако, — вдруг обрывая речь, быстро проговорил он, — посмотрите, на том берегу только две кареты… А нас, пассажиров, по крайней мере на шесть дилижансов?