Была уже полночь, когда Елена Сергеевна проводила гостей. Ничего красивого уже не было. На столе стояли измазанные тарелки, лежали почерневшие ножи и вилки, в рюмках темнело недопитое вино. Ковровая дорожка на полу сбилась.
Она начала было собирать тарелки, но со звяканьем поставила их и опустилась на стул…
Дмитрий Всеволодович посмотрел вопросительно. Он полулежал на диване в белой рубахе, пересеченной по бокам подтяжками. Его бледноватое лицо с морщинками на лбу, с седеющими висками, было усталым и расплывшимся.
«Вот и весь праздник», — подумала Елена Сергеевна и с нотками раздражения сказала:
— Тебе совсем нельзя пить… Опять мешки под глазами и весь постарел сразу.
— Не сразу, не сразу, матушка, — усмехнулся Дмитрий Всеволодович. — Зато ты так расцветаешь, что Лева с тебя глаз не сводит.
— Фу! — с сердцем сказала Елена Сергеевна, вставая. — Как тупо ты остришь! — и снова стала собирать посуду.
— Оставь до утра, — примирительно проговорил Дмитрий Всеволодович. — И так утомилась.
— Не бойся, завтра мне хватит дел.
— Я не боюсь, — поднимаясь с дивана, пожал плечами Дмитрий Всеволодович. — Что опять с тобой?
— Вот брошу всю эту возню и пойду работать… В редакцию поступлю.
Муж вздохнул и медленно заходил по комнате:
— Во-первых, странно, что о работе ты говоришь только тогда, когда у тебя плохое настроение, а во-вторых, ответить могу то же, что и раньше: задерживать мне тебя не положено, но смысла не вижу. Я достаточно отдаю сил государству, чтобы ты имела право думать о детях и обо мне.
Дмитрий Всеволодович ходил, чуть ссутулившись и заложив за спину руки как раз под тем местом, где перекрещивались подтяжки. Казалось, что руки у него привязаны и не будь этого перекрестия, они бы разомкнулись, упали.
Елена Сергеевна гоняла по скатерти хлебные крошки и думала: «Боже мой! Неужели все мужья только так с женами и разговаривают? Хоть бы заругался, что ли!»
— Красавица моя, — послышался у самого уха шепот. — Не сердись, не нервничай. Все у нас хорошо.
Елена Сергеевна сказала преувеличенно сердито:
— Мне надоели всякие шпильки. Вчера опять довольно прозрачно намекали, что я сижу дома, а детей устроила в садик.
— Кто это намекал? — Дмитрий Всеволодович выпрямился. — Черт знает, чего людям надо! В конце концов, детсад — управления дороги, а я там не последний человек.
Утром Елена Сергеевна, как всегда, проснулась первой. Едва она успела перемыть посуду, как в детской послышались голоса.
— Мама, — позвала Галинка сонным голосом, заводя руки за шейку.
Она сидела в белой рубашонке, спадающей с плеча, большелобая, раскрасневшаяся, со слипающимися глазами. Еще не дойдя до нее, Елена Сергеевна явственно ощутила теплоту ее крепкого тельца, мягкого, тяжеленького, родного.