Де Пейн, согласившийся с доводами генуэзца и дивясь про себя страстности его речей, кивнул — он решил остаться. К тому же ему не понравилось, что Беррингтон все решил за них. Верно, раньше он и сам настаивал на возвращении, но тогда его душил гнев. Теперь же Евстахия и Нортгемптона нет в живых, а Мюрдак при смерти. Как же можно уехать, не отомстив за столько смертей? Теперь уж поздно уезжать. Судя по выражению лица Беррингтона, тот собирался продолжить спор, но затем скривился и перешел к обсуждению других вопросов: необходимо сделать припасы, да не забыть вернуться в Лондон — получить полагающиеся средства из доходов английской конгрегации ордена. Потом они пошли каждый по своим делам. Де Пейн пытался было разговорить Парменио, но генуэзец пробормотал, что на сегодня сказал вполне достаточно.
Дни летели. В середине сентября рыцари Храма, в полном боевом облачении, сопроводили забальзамированные тела Евстахия и Нортгемптона до усыпальницы в Фейвершемском аббатстве. На церемонии погребения присутствовал король, явился и Генрих Плантагенет. Рыжеволосый румяный анжуец был человеком плотного телосложения, с длинными руками прирожденного фехтовальщика. Одной рукой он сжимал рукоять кинжала, другую положил на плечо высокого темноволосого клирика с очень бледным лицом — Беррингтон шепнул, что это Фома Беккет, церковный деятель, весьма известный и в Лондоне, и в Кенте. Король встретил их у Галилейских врат монастырской церкви. С тамплиерами поздоровался холодно, хотя и несколько оттаял, когда Изабелла выразила искренние соболезнования. Король заявил: рыцари сделали, что могли, для защиты его сына, и добавил, что они непременно должны явиться в Лондон в середине октября, перед Днем святого Эдуарда Исповедника,[95] чтобы дать правдивый отчет обо всем случившемся Большому королевскому совету.
На следующий день тамплиеры возвратились в Бэри-Сент-Эдмундс. Беррингтон занялся приготовлениями к поездке в Вестминстер, Изабелла помогала ему, а Майель исполнял роль гонца. Де Пейн, предоставленный самому себе, бродил по аббатству. Благочестивые братья-бенедиктинцы приняли его как гостя короля и как брата монаха из другого ордена. Де Пейн изо всех сил старался освоиться в этом беспорядочно застроенном, похожем на лабиринт монастыре. Часто он блуждал среди монастырских строений, читая молитвы и перебирая четки. Не раз побывал он в церкви с длинным темным центральным нефом, сиживал вместе с монахами в библиотеке или в скриптории, где к полированным пюпитрам были прикованы цепями бесценные манускрипты. Вел и непринужденные беседы с хронистами аббатства, которые сидели среди связок заточенных перьев, свитков тщательно очищенного пергамента и полных до краев чернильниц, а их большие скамьи были завалены ножиками для очистки пергамента, кусочками воска, заставлены горшочками с красками и ящичками с лентами. Вместе с монахами Эдмунд отстаивал заутрени, обедни и прочие положенные по уставу службы. Он с головой окунулся в размеренную монастырскую жизнь, помогая, когда мог, на конюшнях и в кузницах и стараясь при этом почерпнуть какие-нибудь новые сведения о событиях, имеющих отношение к гибели принца. Ничего нового, однако, ему так и не удалось узнать. Братья шепотом, испуганно, говорили, что смерть Евстахия воспоследовала по воле святого Эдмунда — как кара за грехи принца. Так же еле слышно рассказывали они и о Парменио: генуэзец пытался выведать все, что касалось произошедшей в аббатстве трагедии, хотя с монахами держался отчужденно и высокомерно.