— Клянусь. Я даже не представляю, как покину вас.
— А ты не покидай, — пожала плечиками Анастасия. — Василий Николаевич поможет тебе.
— Нет, — печально улыбнулся юноша. — Есть жизнь, есть любовь, но выше всего этого — долг!.. — Повернулся к Михелине, ненавязчиво привлек ее. — Вы ведь дождетесь меня, мадемуазель Анна?
— Я буду ждать, — улыбнулась она.
— А если это будет не через месяц и не через два?
— Все равно буду ждать, — ответила молодая воровка и прикоснулась губами к его щеке.
Гаврила Емельянович в задумчивости расхаживал по кабинету, глядя на носки своих лаковых штиблет и как-то совсем не обращая внимания на стоявшего возле двери Изюмова.
Артист чувствовал себя совершенно не в своей тарелке, не знал, куда девать руки и чего ждать от директора театра.
Тот вдруг круто изменил направление, подошел к артисту почти вплотную.
— Вы ведь все это сочинили? — спросил директор, глядя в глаза Изюмову.
— Нет, — сглотнул тот. — Святая правда.
— Врете. Этого не может быть, потому что не может быть никогда!
— Они сами мне об этом сказали.
— Бред, фантазии, чушь, больное воображение!.. Вы хотя бы представляете своим комариным умом, что́ все это значит для театра, для поклонников, для меня, для вас, в конце концов!
— Представляю…
— Ни черта не представляете! — Директор отошел от Изюмова, сделал несколько шагов по кабинету, снова остановился. — Сонька Золотая Ручка вместе с полицмейстером посещает приму оперетты в больнице! — истерично выкрикнул он. — Чем не заголовок на первой странице любой газетенки?!
— Вы про дочку забыли-с, — подсказал Изюмов.
— Молчать! — затопал ногами Гаврила Емельянович! — Не сметь открывать рот!.. Стоять, слушать и молчать! — Снова приблизился вплотную. — Вы не говорили, я не слышал эту галиматью!.. И не дай бог где-то кому-то брякнете — задушу своими собственными руками! Насмерть!.. Вы поняли меня?
— Так точно-с!
— Не сметь!.. Не сметь по-солдафонски! Вы пока что артист, мать вашу втридешево!.. Вон отсюда!
Изюмов повернулся и в полуобморочном состоянии двинулся прочь из кабинета, и тут директор окликнул его:
— Подождите! — Подошел близко, изучил с ног до головы. — Зачем вы это делаете?
— Что? — не понял тот.
— Всю эту грязь о женщине, которую любите.
— Потому что люблю. Люблю, страдаю, безумно ревную. Пусть и ей будет не совсем сладко на этом свете.
— Мразь… Пошел!
Артист ушел, директор вернулся к столу, посидел какое-то время в задумчивости, снял было трубку телефона, но передумал, достал из буфета рюмку, налил до краев водки, выпил.
Изюмов сидел в третьесортном артистическом кабаке, будучи крепко пьяным и дурным по поведению. За столом он был один, перед ним стояли почти опорожненная бутылка водки, а также обглоданная кость баранины и капустный салат.