— Папа, я хотел в нее влюбиться, а она действительно воровка!
— Потому что ты идиот, Мойша, — заключил привычно отец и распорядился: — Зови городового, пусть сделает прогулочку с мадам в полицию. Думаю, ее давно уже там ждут!
— Нет. Прошу вас, умоляю. Не надо! — Табба плакала.
— Папа, она плачет, — заметил сочувственно Мойша.
— А я, Мойша, тоже плачу, когда у меня из-под носа крадут мои бриллианты. Ее мамочка нагрела недавно свои золотые ручки здесь, и что мы с этого, Мойша, имели?
Пара клиентов магазина наблюдали за происходящим с интересом и осуждением.
— Но я все вернула! — Артистка захлебывалась от слез.
— За это, конечно, спасибо, но главное спасибо скажут в полиции мне, старому еврею. — Абрам вцепился в руку девушки, снова крикнул сыну: — Чего стоишь, идиот?.. Беги за городовым!
Мойша рванул к выходу и в дверях вдруг столкнулся с графом Кудеяровым-младшим, входившим сюда в сопровождении молодой девушки.
— Вы не видали здесь рядом городового? — спросил продавец.
— А что стряслось? — удивился граф.
— Пришла мадемуазель, которая оказалась воровкой.
— Кто воровка? — Константин бесцеремонно оставил свою спутницу, подошел к плачущей артистке. — Вас обвиняют в воровстве?
— Да, — сквозь слезы ответила та. — Хотят отправить в полицию. Помогите мне, граф.
Мойша стоял в дверях, ожидая, чем все это закончится.
Кудеяров повернулся к хозяину магазина.
— Что здесь стряслось?
— Эта молодая дамочка, — подробно стал объяснять тот, — оказалась не просто воровкой, а дочкой той самой Соньки Золотой Ручки, которую недавно пригласила в Кресты полиция. Когда-то в Одессе Сонька Золотая Ручка…
— Что она у вас украла? — прервал его граф.
— Вот этот перстень, который Мойша любезно показал ей, а она бессовестно отправила его в свою сумочку.
— Это нечаянно. Клянусь… — плакала Табба. — Стояла у прилавка, зацепила рукавом, и перстень упал.
— Это как в цирке, — засмеялся Абрам. — Думаешь, что все артисты, а кругом, получается, одни поцы.
— Так я не понимаю, — не выдержал Мойша, — звать городового или пусть себе отдыхает?
— Сколько стоит перстень? — спросил Кудеяров Циммермана-отца.
— Двести рублей, уважаемый, — не моргнув, соврал тот.
— Но здесь обозначено сто пятьдесят!
— Сто пятьдесят за изделие. А пятьдесят за то, чтоб мадам вытерла слезы и успокоила мое больное сердце.
Константин достал бумажник, вытащил оттуда двести рублей.
— Премного благодарствую, — поклонился Абрам и махнул сыну. — Иди за прилавок, учись, как надо работать с клиентом.
Кудеяров кивнул спутнице, чтоб ждала, отвел Таббу в сторону, вложил ей перстень в ладонь.