— Чего выперся! — вскочила Фейга и стала заталкивать его в дом. — Нечего тут тебе глазеть!.. Морду сначала протри, потом на люди будешь показываться!
Шелом твердо отстранил ее, перешагнул порог, нашел пенек, на который можно было присесть.
— Здравствуй, Сура, — сказал.
— Здравствуй, Шелом, — ответила та.
— Приехала?
— Приехала.
— С дочкой?
— С дочкой.
— Красивая. На тебя похожа. Надолго?
— Не твое свинячье дело! — вмешалась. Фейга. — Не к тебе приехала, ко мне!
Шелом отмахнулся, с печальной усмешкой сказал гостье:
— Злая она стала. Все время ругается.
— Жрать водку нужно меньше, вот и не буду ругаться! — огрызнулась Фейга.
— Будешь, — печально произнес Шелом. — Это как болезнь. — Перевел взгляд на дочку, улыбнулся. — Как зовут паненку?
— Михелина, — ответила девушка.
— Красивая, — повторил он и повернулся к Соньке: — Не моя, часом?
— Не твоя, — ответила та. — Твоей еще младенцем не стало.
Шелом выковырял грязным мизинцем слезу из глаза, пожаловался:
— А нас здесь не любят. Даже подпалить хотели.
— А за что тебя любить? — снова вступила в разговор Фейга. — За то, что каждый день пьяный?
— Не за это. За то, что евреи.
— Я-то не еврейка!.. Ты — еврей!.. Я вон каждое воскресенье в церковь хожу, каюсь, исповедуюсь! Говорила ему, крестись! Нет, пеньком уперся, не сдвинешь, не заставишь!.. И будет дурнем, пока совсем не сожгут!
— Значит, судьба такая, — пожал тощими плечами Шелом.
— Твоя судьба!.. А я хочу другой, человеческой!
Сонька поднялась.
— Уходите? — печально спросил Шелом.
— На кладбище. К родителям.
— К нам вернетесь?
— Не знаю. Если сестра пригласит.
— А чего тебя приглашать? — Фейга тоже встала. — Чужая, что ли?.. Захочешь, придешь. Не захочешь. Бог тебе судья!.. На постоялом дворе сколько вон номеров сдается!.. Живи — не хочу!
— Спасибо, сестра, — поклонилась воровка, усмехнулась печально дочке, и они направились к воротам.
— Гляди, как бы полиция чего не пронюхала! — крикнула вслед Фейга. — А то ведь потом отвечай за вас!
Еврейское кладбище за эти годы сильно обветшало. Трава выросла чуть ли не по колено, могильные камни почти целиком спрятались в ней, на некоторых были видны сколы, следы от поджога и от лома.
Сонька, идя впереди Михелины, с трудом отыскала могилы матери и отца, затем они порвали траву, протерли камни, выровняли порытую кротами землю.
Воровка замерла, глядя прямо перед собой, рядом с ней остановилась дочка, и мать тихо стала разговаривать с ушедшими:
— Дорогие мои, единственные мамочка и папочка. Прошло много лет, и вот я опять с вами. Простите, что так редко прихожу к вам. Рядом со мной моя доченька Михелина. Сама уже мать… Как живу? Устала воровать, устала жить. Иногда хочется просто лечь и сдохнуть. Но не могу. Не имею права. Как мои дочки будут жить, если меня не станет? Одна рядом со мной, а вторая… вторая отреклась от матери. Это грех, мой грех. Тяжкий грех. Примите мое покаяние, дорогие мои. Помогите моей доченьке Таббе. Поддержите ее в тяжкую минуту, подскажите выход, протяните руку помощи. Я не отрекаюсь от нее. Но сердце так болит, что иногда хочется кричать и выть. Жить не хочется… Единственное спасение и утешение — моя Михелиночка. Молитесь о ней тоже, а я всегда буду помнить вас и благодарить, мои мамочка и папочка…