как она сама только что плакалась.
После этих моих слов девушка покраснела и сказала, что я чего-то недопонял, что, дескать, это просто эстонская народная песня, создание неизвестного гения, и она, то есть островитяночка-то, сюда никакого отношения не имеет. И еще добавила всякие хвалебные слова насчет эстонских песен, что, мол, больно там аллитерации хороши. А потом говорит, что, дескать, напрасные мои насчет нее подозрения, она не в том еще возрасте.
— Ах, так вон оно что, у тебя, значит, нету еще жениха-то? — радостно вскричал я.
— Да оставьте вы, право. Мой отец ни в коем случае этого не разрешил бы.
— Да ты что, ягодка моя, да ты ж давно уж поспела, в самой поре, чтоб жениха выбирать, это время упускать никак не годится.
— Вы чрезвычайно красноречивы, — промурлыкала девица, потупив взор. — Я вынуждена предположить, что при такой аргументации вы представляете собой большую опасность для девушек и, очевидно, были причиной многочисленных душевных и иных травм.
— Ну, ясное дело, уж не без того, — неопределенно промычал я, не совсем разобрав, что она такое нагородила. Ужасно мудреные у нее слова, не иначе, как она наполовину шведка, их тут, на северных островах, говорят, не толченая труба.
Щеки у девушки алели, как маков цвет, она погрозила мне тоненьким пальчиком, за что, не знаю, только все же дошло до меня, что, видать, я ей крепко по сердцу пришелся. Ну, тут осмелел я чуток и давай куражиться:
Близко он, всмотрись, как близко,
Близко твой жених желанный.
Ждут тебя его объятья.
Лучший он жених в округе.
Он в деревне знатный парень.
Сын семьи, известной всюду.
Лоб широк, мослы большие…
Девушка внимала этой моей похвальбе о широком лбе и больших мослах, опустив ресницы. А я вдруг расхрабрился да как обхвачу ее за плечи обеими руками! Она только пискнула, беленькие ее кудряшки, пахнущие земляничным мылом, щекотали мой подбородок — малышка склонила голову ко мне на грудь… Ну и повезло же, подумал я, что довелось мне допрежь полморя проплыть, авось звериный дух-то после охоты водой смылся.
— Ах, чертенок, что же это ты делаешь? — хихикнула девица, уткнувшись курносым носиком мне под мышку.
А я что, я ничего, я просто стоял, ничего не делал.
Что дальше было, совсем не помню. Вроде потащила она меня за руку куда-то в кусты, а там:
С детской глупостью уселась
Ненароком возле мужа
На прибрежном гладком камне,
На гранитном мшистом ложе.
Так, во всяком случае, в «Калевипоэге» говорится. Перед глазами у меня замельтешило, завертелось…
— Ах ты мой дурачок! — услышал я шепот. — Ах ты мой дорогой большой малыш… — и нежные ручки островитяночки, проворством коих я давеча любовался, уверенно пришли мне на помощь, направляя по всем известному пути, по каковому я до сей поры не хаживал.