— Здравствуй, Эдик, здравствуй, дружище! — Широко раскинув руки, навстречу Хлысталову шел Алексей Велинов, грузный мужчина одних с ним лет, улыбаясь голливудской улыбкой, как и положено человеку, ухватившему «судьбу за хвост». После троекратных объятий и христианских поцелуев, несколько нарочитых со стороны Велинова, они двинулись в ворота, подавая милостыню попадающимся нищим.
— Вот еще год пролетел, Эдик, дорогой ты мой друг. Все реже встречаемся. Дела! Дела! Черт бы их взял… Замотался весь. Давай потише пойдем, задохнулся, мало двигаюсь. Кабинетный работник. А ты молодцом, форму держишь. Мне бы тоже разгрузочные дни надо устраивать. А то вот, — хлопнул он себя по животу.
— Не разгрузочные, а нагрузочные тебе, Леша, надо. Бегай по утрам. После шести — холодильник на замок.
— Тебе бы не в милиции, а в инквизиции работать, Эдик! — замурлыкал Велинов, как кот Матроскин, и сам же расхохотался своему остроумию.
— И рад бы в рай, да грехи не пускают, — в тон ему парировал Хлысталов.
— Какие у тебя грехи? Праведник был всю жизнь. Или я тебя не знаю?
— Чужие грехи, Леша, чужие не пускают. — Хлысталов остановился, глубоко вздохнул, поморщился.
— Ты чего? — встревожился Велинов. — Сердце?
Хлысталов кивнул и улыбнулся.
— Как мотор у моей «волжанки»: барахлит, но тянет.
— Менять не собираешься?
— Чего? Сердце?
— Машину! Хотя сейчас и сердце шунтируют. Раз плюнуть!
Хлысталов отрицательно покачал головой.
— На мой век хватит и этой. Скоро в отставку. Только дельце одно распутаю до конца… и все! Сниму грех, так сказать.
Чем ближе подходили друзья к могиле Есенина, тем плотнее становился людской поток.
— Ну вот и пришли! Глянь, народу сколько! — Лицо Хлысталова стало торжественным, сердечная боль отступила, на душе стало тепло и солнечно, как в детстве.
— Любит, любит народ Есенина! Как бы ни клеветали, каких бы собак ни вешали на него! — бормотал полушепотом Хлысталов. — Здравствуй, Сергей Александрович! Гений ты наш! Великомученик русский! С днем рождения тебя! — Он непроизвольно перекрестился и поклонился, на глаза навернулись слезы. — Леша!.. Леша! — с трудом произнес он, будто проглотив комок в горле. — На! Цветы положи. Ему!
Волнение друга передалось и Велинову.
— Да! Да! Конечно! Цветы! А как же! Ты спокойно, Эдик. Спокойно! У тебя сердце. — Алексей взял букет и, раздвигая людей руками и отталкивая плечом, стал продвигаться к могиле Есенина. — Позвольте! Позвольте, товарищи! Дайте пройти, — громко говорил Велинов командным голосом, не терпящим возражений. Пробившись к могиле, засыпанной охапками цветов, он поклонился, положил цветы и, обернувшись к надгробному памятнику Есенину, неожиданно высоким, срывающимся на крик голосом, начал: